Из степи прискакал к Святополку посланец князя Бориса Моисей Угрин.
— Князь Борис шлет тебе поздравления с возвращением на киевский постол, князь, — сказал Угрин. — И спрашивает, остается ли за ним город Владимир?
— Отчего он сам не приехал? Тут же близко.
— Эх, князь, — засмеялся посланец. — Он перед киевлянами себя виноватым считает. Думаю, ему долго сюда нельзя будет являться.
— Почему?
— Ну, как же? Когда он свою жену выручал, печенеги город подожгли.
— Ну а он-то при чем?
— Как при чем? Он же ими командовал, он и считает себя виноватым, зажигальщиком.
— Да, — вздохнул Святополк, — пожалуй, и я не менее виноват перед киевлянами. Я напишу ему грамоту, а ты подожди пока. Сходи в трапезную.
— Мне бы коня подкормить.
— Ступай на конюшню, найди Звана. Это наш конюх, скажи ему, что я велел. Пусть даст овса.
Святополк достал чернила, писало и лист пергамента. Развернул на столе и начал писать:
«Дорогой брат, ты поздравил меня с возвращением. Спасибо. Но, увы, ныне нет у меня радости от этого рожества. Со мной, подобно саранче, явились мои союзники-поляки и стали на постой в Киеве и всех ближних городах и ведут себя как та же саранча. Жена моя в плену у Ярослава, и он ее не отдает ни на каких условиях. Вот из всего этого представь мое состояние. Ярослав, судя по всему, копит силы для похода на Киев, и боюсь, в грядущее лето пожалует сюда. К тому времени поляки окончательно настроят киевлян против меня. С кем я выступлю навстречу Ярославу? Бог весть.
Милый Борис, город Владимир, конечно, остается за тобой, но идти туда пока не спеши. Уйдут поляки, тогда и пойдешь утверждаться. А за пожар киевский не переживай так уж, не ты ж в том виноват. И потом, помимо беды огонь и благо принес. На месте сгоревшего храма Петра и Павла строится храм каменный, очень красивый и величественный. Уж и хоромы некоторые киевляне строят из камня, чтобы огню поживы не было. Так что не переживай, милый брат, я пострашнее огня беду в Киев привел. И мне не легче твоего. Рано или поздно уйдут они, а нет, так выпроводим. Вот с Ярославом будет труднее, в Киеве у него много сторонников. Пока затаились, но как почуют, что он на походе, все проявятся. Ныне на стольце киевском горячо и колко сидеть, брат. Не завидуй, сострадай, ежели можешь. Обнимаю тебя вместе с прекрасной женой твоей, и вот вам-то я завидую. Вы имеете самое дорогое в жизни — любовь, а все остальное — стольцы, города, куны — прах. Когда приспеет час, я позову тебя, и надеюсь, ты встанешь рядом. Любящий тебя Святополк».
Святополк перечитал написанное, стал сворачивать пергамент как можно туже. Явившемуся Моисею сказал, передавая грамоту:
— Она только для Бориса, а посему зашей ее в платье, чтоб ежели кто тебя задержит и станет обыскивать, не обнаружил ее.
— Хорошо, князь. Будь уверен, у меня никто ее не обнаружит.
— Стерегись поляков, эти могут и коня отобрать.
— Князь Борис спрашивал про сестер, он беспокоится за Предславу.
Святополк глубоко вздохнул и, прикрыв ладонью глаза, молвил каким-то отчужденным голосом:
— Сестры живы, здоровы. Предславу Болеслав взял в наложницы, я не мог этому помешать. Не мог. Да и узнал слишком поздно.
Первым воротился к Болеславу посланец из Германии от императора Генриха II.
— Ну, где грамота? — спросил аббата Тупи князь.
— Грамоты нет.
— Как нет? Я же ему написал. Ты передал ее?
— Передал.
— А он?
— Он прочел и сказал, что-де помнит о нашем договоре и нарушать его не думает.
— Но ты говорил ему, что у меня теперь есть и русские полки?
— Говорил.
— А он?
— А он: я, мол, рад за друга моего князя Болеслава.
— А что насчет Византии? Ты говорил ему о моем предложении примирить его с Василием Болгаробойцем?
— Говорил.
— Что он ответил?
— Прости, князь, но Генрих на эти мои слова рассмеялся.
— Как? Ты, наверно, плохо сказал. Несерьезно.
— Да куда уж серьезнее.
— Но что-то же он сказал? А?
— Он сказал, мы, мол, с императором сами разберемся, и велел тебя поблагодарить за участие.
Кряхтел Болеслав, слушая Тупи, не того он ждал из Германии. Не того. Впрочем, чего же ждать было? Генрих задрожит и скажет: я, мол, испугался? Конечно, он не подаст вида какому-то аббату. Важно, что императору был показан кулак польско-русский, грамота-то пришла из Киева. Так утешался Болеслав хоть этим.
И посол из Византии вернулся ни с чем. Более того, его не допустили до императора, хотя грамоту и приняли и, конечно, отдали ее Василию. Ответ его тоже был устный и короткий: