Ни войны, ни переднего края —
Зарастает горелая жуть.
Я из Вены к сестре заезжаю,
Чтоб на Таню хоть разик взглянуть.
А она ворвалась без оглядки,
Закричала с порога:
— Живой!
И, как делают это солдатки,
Мне упала на грудь головой.
Укололась о рыжие щеки
И к шершавым припала губам.
Как малы эти горькие сроки,
Что судьбою отпущены нам!
Нам и вечности было бы мало
В сенокосом запахшем краю…
А Святоша уже завывала,
Выдавала программу свою.
Старых баб собирала под окна,
Выкликала, трясла головой:
— Погоди, дочь моя, вот подохну —
И живи хоть с самим сатаной.
Потерпи, остается немного,
Что же делать, коль бог позабыл!..
И вот этой же самой дорогой
Ехал я от сестры — и любил.
Да, любил, как и в юности алой
У калитки под синей ветлой…
Снова сердце цвело, трепетало,
Поднималось высокой волной.
И соломенный шорох повети,
И веселый сверчок в тишине,
И наш месяц, и вечер, и ветер,
И наш шепот — все жило во мне:
Озарялось за тайною дверцей
Смутным светом живого огня.
Таня, Таня жила в моем сердце,
И казня, и лаская меня…
А она мне писала все чаще,
Замерзая в семье, как в снегу:
«Мой единственный, мой настоящий,
Больше я без тебя не могу.
Мать с Иваном молитвы бормочут,
Распевают унылую муть.
И бранятся с утра и до ночи,
Стоит мне о тебе вспомянуть.
Ну, да бог с ними. Дети большие,
Улетели от нас кто куда.
Мы теперь как три птицы чужие
В зимней стуже худого гнезда.
Три дыханья, три смерзшихся пара,
Три засохших растреснутых пня.
То, что раньше держало — отпало,
Отболело, не держит меня.
Как легко собираться в дорогу,
Словно уте к родному теплу,
От сердитого черного бога,
Что молчит над лампадой в углу!»
* * *
И Святоше на страх и на диво
Засверкала она, как звезда.
Вот такой — и чужой, и красивой —
Муж не видел ее никогда.
Не мотора горячее тело
Гнало круглую бурю колес —
Это сердце на крыльях летело,
Не стесняясь нахлынувших слез.
Хинной горечи старая льдинка
Истончалась в душе от тепла.
А навстречь в багреце, в паутинках
Бабья щедрая осень текла…
И всю первую ночь до рассвета
С Таней глаз мы сомкнуть не могли,
Все бродили с ней в юности где-то,
В той — с коротеньким счастьем — дали,
Где свистели знакомые птицы
Из гречишного мрека полей,
Где мигали немые зарницы…
А меж тем становилось светлей.
А меж тем из окошка листами
Клен махал нам, на волю маня.
Первый завтрак сготовила Таня,
На завод проводила меня.
С нами шел знаменитый, бывалый,
Из огня и железа народ.
И мечтательно Таня сказала:
— Вот и я поступлю на завод,
В твою кузницу.
Коленька, милый,
Сколько счастья у нас впереди!
Ни молитвой тебя и ни силой
Из моей не изгнали груди.
* * *
Но одна за другой телеграмма
Стали брать на испуг, на обман:
«Поп соборовал.
При смерти мама.
Вылетай самолетом.
Иван».
«Мать хрипит.
Никуда не годится.
Хоть на час появись.
Помирись»…
И зачем ты, несчастная птица,
Таню взмыла в последнюю высь?
Нет ее? И не будет. Не будет! —
Ни на день, ни на час, ни на миг…
Ночь летит.
Ветер голову студит.
И глядит на меня мой двойник.
Я не помню ни лица, ни числа.
Только — даль! Только черная даль!
Словно это не ночь, а повисла
Скорбным траурным флагом печаль.
Мать она у могилы отбила,
А сама надломилась, слегла.
Ну, а та и у края могилы
Из души ее беса гнала.
Ведь она же добра ей желала
И за гробом небес благодать.
И жевала ее, и жевала,
И опять принималась жевать.
Заклинала Христом, голосила,
Устрашаясь земного греха…
* * *
«Братец, Таня приехать просила.
Не откладывай: очень плоха».
* * *
Заскрипел, закачался постылый,
Божьей скукой пропитанный дом.
А она улыбнулась мне:
— Милый.
И глаза растворила с трудом.
И, дрожа перед вечной разлукой,
У густеющей тьмы на краю
Я схватил ее жаркую руку,
А она чуть сцепила мою.
И затихла.
И все.
И не скажет
Никогда, ничего, никому…
Ночь как мокрая, черная сажа,
И автобус несется сквозь тьму.
Недалеко и мне до разлуки,
До последних прощальных минут.
И меня чьи-то добрые руки
Нашей легкой земле предадут.
Но пока я живу на планете
И дышу атмосферой земной.
Все — и Таня, и вечер, и ветер,
И любовь наша — будет со мной.
И любой нашей правды строкою,
Обличая постылую ложь,
Я любовь, как от вьюги, закрою
От кликуш,
От чинуш,
От святош!
© Шестериков Михаил Васильевич, текст, 1970?