– Что ж, – отвечал Святослав, – ты храбрый воин и достойный противник. За это отпускаю я тебя, князь, и людей твоих и дарую вам волю. Только помни: ежели опять против нас пойдёшь, пощады не жди!
Святослав дал знак, и русы освободили хазарам путь.
Настороженно, не веря своим ушам и ожидая подвоха, Уйзен тронул коня и медленно поехал вперёд, за ним – остальные хазары. В полном молчании ехали они по живому коридору, каждый миг ожидая нападения либо тучи русских стрел в спину.
Наконец, всё ещё не веря, что остались живы и отпущены восвояси, хазары выехали в чисто поле. Затем пришпорили коней и, уже больше не оглядываясь на молчаливо застывшую русскую дружину, стали быстро удаляться.
Бывший воевода, подъехав, стал чуть позади князя и сказал, не особо скрывая досады:
– Зря, княже, отпустил противника, хоть и осталась их десятая часть, а всё ж зря! Хазары чести воинской не разумеют, обещание дадут, а сами, улучив момент, тут же в спину ударят!
– Может, оттого и не разумеют, что мы им не верим? Теперь поглядим!
– Гляди, княже, гляди… Эх, в Киев ворочаться надо, много людей потеряли, следует отдых войску дать… Тьмы пополнить…
– Нет, вуйко, – прервал его Святослав, – назад ворочаться не будем. Перун благоволит к нам и даёт скорую победу над врагом. Пойдём в земли радимичей и вятичей, там наберём и новые тьмы из подневольного хазарам люда, и корма для лошадей и дружины.
Старый воевода только крепче сжал зубы и, огрев коня плетью, умчался прочь, чтобы не сорваться и не наговорить князю лишнего.
Над полем печально запели рога – будто сама Жаля трубным гласом рыдала по храбрым воинам киевской Молодой дружины, что погибли в жестокой сече. Живые стали хоронить мёртвых и справлять по ним Тризну, вспоминая каждого воина по имени, прославляя его подвиги, силу и удаль, чтобы память о нём удержалась и перешла к потомкам, а боги славянские знали и видели, какой храбрый воин отныне будет пребывать в их небесной дружине.
И снова заклубилась пыль под копытами русской конницы. Позади – поверженный Саркел и разбитое войско Уйзена, и свежие, ещё без единой травинки, курганы над последними павшими, – в степи, где нет дерева, чтобы сотворить кострище, это единственный способ погребения. А что впереди? Святослав уверен, что его ждут только победы и ратная слава, и он спешит к ней, подгоняя коня.
Только дядька Свенельд хмур и молчалив, но Святослав не обращает на это внимания.
Уставшие кони перешли на шаг, и кто-то из воинов затянул песню, протяжную и печальную думу:
– Больно тоскливая песня, – заметил ему кто-то.
Воин замолчал, потом запел другую.
Чем дальше продвигалась русская дружина к полуночи, тем гуще становилась растительность, пошли кусты и деревья. Вот впереди неясно замаячил, а потом предстал во всей красе берёзовый лес. И когда первые полки с ходу направились к нему, Свенельд подскочил к Святославу и резко осадил коня, так что тот взвился на дыбы.
– Негоже, князь, законы науки воинской нарушать, – рассерженно заговорил он. – Мало того что дозоры вперёд не выслал, так теперь ещё и в лес без разведки идёшь? Тому ли я учил тебя, княже?
Святослав вспыхнул было, но сдержал себя, помня, что начальник не должен подавать виду, когда он рассержен либо раздражён. Слегка усмехнувшись, он велел:
– В лес не входить, выслать дозоры! – И, повернувшись к Свенельду, заметил: – Кто сейчас на нас посмеет напасть, вуйко? Теперь это наши земли, а скоро и Северские с Радимскими и Вятскими от ярма хазарского освободим!