Всё это в одно мгновение увидел и оценил Борислав, кинулся к ложу, схватил меч Романа, крикнул в ярости:
— Убийца!
Роман неловко взмахнул руками, закрывая лицо, закричал истошно:
— Пощади! — Потом, собравшись, опустил руки, сказал дрожащим голосом: — Не убивай, княжич, не убивай... ты не можешь убить безоружного...
— А ты можешь?! — в бешенстве подступил к нему Борислав, держа в каждой руке по мечу. — Увечного, безоружного певца — можешь?
— Пощади... Пощади... — только и твердил Роман.
— Оставь рукопись — у тебя руки в крови! — крикнул Борислав и тоном, не допускающим возражений, приказал: — Выходи!
Роман, не сводя глаз с княжича, осторожно, медленно положил рукопись на стол и попятился к выходу, повторяя:
— Не убивай, княжич, пощади... Бога ради, не убивай, молю тебя!
Во дворе Борислав швырнул меч к его ногам.
Князь мгновение стоял, не веря своим глазам, потом стремительно нагнулся, схватил меч. Когда он выпрямился, это был уже прежний Роман, наглый и самоуверенный.
— Ну и глуп ты, княжич! — крикнул он и, занеся меч, шагнул вперёд.
Борислав попятился. Роман прыгнул вперёд, нанося удар. Борислав отбил, одновременно уклоняясь в сторону, и коротко кольнул Романа в живот. Звякнула кольчуга. Роман отрывисто засмеялся, отступил, прикрылся мечом. Теперь оба стояли в правильной стоике, вглядываясь друг в друга, выискивая слабые места, потом закружили по двору. Роман опять первым нанёс удар, княжич, отступая, отбил его...
Данилка метнулся к поленнице, схватил жердину, стал подкрадываться сзади к Роману. Борислав заметил, крикнул, отбивая новый удар:
— Не смей! Мой он...
Может быть, в конном бою, в сече княжич и не выстоял бы против тяжёлого, искушённого в битвах Романа, да ещё кольчужного, но здесь, при скудном свете звёзд, пошла та самая хитрая игра на мечах, которой княжич частенько тешился на бронном дворе Святослава и с молодыми, и со старыми, умудрёнными в боях дружинниками. Холодный расчёт, тонкое умение, крепкие ноги уравновешивали его шансы против Романа, отяжелевшего от медов и обильной еды. Кольчуга на Романе подсказывала тактику боя — княжич отступал, кружил, парировал, дразнил, направлял колющие обманные удары в лицо. Роман прыгал всё тяжелее, дышал прерывисто и наконец сделал то, на что надеялся княжич: взял меч обеими руками и пошёл вперёд, размахивая им яростно, как цепом на молотьбе. Княжич подставился, а потом ловко увернулся от страшного удара, которого ждал, и, оказавшись чуть сбоку, коротко и точно ударил по голове противника. Роман ещё падал, медленно и тяжело оседая, когда Борислав вторым ударом вогнал меч ему в горло — повыше кольчуги, пониже короткой бородки. Роман рухнул наземь. Борислав замер, глядя на него. Князь даже не дёрнулся...
Княжич стал вкладывать неверной рукой меч в ножны, потом поднял голову и увидел Данилку. Парень стоял разинув рот и глядел на неподвижное тело Романа в лужице крови.
— Идём, — сказал Борислав.
Они вернулись в избу. Княжич закрыл Вадимыслу глаза, постоял над ним, шепча про себя молитву. Рядом, обливаясь слезами и истово крестясь, молился Данилка.
Борислав взял со стола рукопись, протянул парню.
— Возьми и сохрани. Это всё, что осталось от великого песнетворца...
— Нет, нет, княжич! Где мне хранить? Нет у меня пристанища, нет деда Микиты...
— Со мной теперь всякое может случиться, Данилка... Вот что: пойдёшь к отцу Паисию. Он тебя призреет и рукопись сохранит.
Данилка взял свиток, сунул за пазуху.
Уже садясь на коня, Борислав сказал Данилке:
— Запомни: ты ничего не видел, ничего не знаешь.
Княжич ускакал...
Медленно, неуверенно запели цикады, потом хор их окреп и опять зазвучал неумолчно, словно и не случилось только что самое страшное, что только может произойти не земле, — убийство человека человеком...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Рано утром Ягуба заглянул в библиотеку. Паисий сидел над книгой в одиночестве.
— Отче! — окликнул его боярин.
— Да, боярин? — Паисий встал, поклонился.
— Горестную весть слушал? — Ягуба вошёл, прикрыл за собой дверь.
— Какую, боярин?
— Вадимысл убит сегодня ночью! — сказал Ягуба.
Паисий помотал головой, вытянул перед собой руку, как будто хотел этим сказать: чур меня. Лицо его сморщилось.