Князь протянул боярину кубок, тот опять наполнил его и обошёл стол, наливая всем.
— Всё, что я вам сказал, мы с братом Игорем обсудили. Хотел и он приехать, да не смог, замучило его плечо — в последнем походе угодила в него половецкая стрела... Ездил я к нему, нет промеж нас разногласья. За тобой, брат, слово.
Великий князь одним жадным глотком осушил кубок.
— Брату Игорю, выходит, Переяславль? — спросил дядя Святослав.
-Да.
— А мне Чернигов?
— Ты верно меня понял.
— И Игорь согласен?
— Согласен. Что тебя волнует?
— А то, что сегодня согласен, а завтра войной пойдёт на меня.
— Зачем ему?
— Переяславльское княжество меньше.
— Зато по старшинству Переяславль первым после Киева считается, — сказал отец.
— Так то по Ярославовым меркам, — протянул дядя Святослав. — Что-то не верится мне в Игорево согласие. А если согласен, почему не приехал?
— Говорил же тебе — у него рана разболелась.
— Мог бы и кого из близких бояр прислать — Алексу, к примеру. Боярину Алексе не в первый раз с нами за одним столом пировать, думу думать.
— Ты мне не веришь? — насупился Всеволод.
— Я верю, но ищу доказательств.
Княжич ждал, что отец вспылит, но Всеволод только улыбнулся и сказал:
— В детстве тоже, помнится, на слово не верил, всё доказательств искал и, хотя был тих, иной раз доводил дело до драки.
«Отец потому так сдержан, что все подручные князья в Черниговском княжестве — свойственники дядюшкины», — вдруг сообразил Святослав, похвалил себя за смётку и осушил чарку.
— Не много ли будет, княжич? — услышал он шёпот Ратши. — Четвертую пьёшь.
— А ты считаешь? — спросил княжич и почувствовал, что последнее слово запуталось в губах и никак не получается толком его выговорить. Он взглянул на боярина — тот откровенно смеялся.
— Наливай, боярин! — сказал княжич.
— Тебя отец пригласил учиться, как своего добиваться, а не мёдом напиваться.
У боярина получилось складно и оттого особенно обидным показалось княжичу.
— Я что сказал — наливай!
Ратша пожал плечами и наполнил кубок.
А у отца с дядей Святославом начался главный торг: раздел второстепенных столов среди многочисленной родни Ольговичей и их свойственников.
Княжич попытался прислушаться, вникнуть, но быстро утратил нить разговора, запутавшись в именах неизвестных ему подручных князей, сидевших в малых городках и волостях.
Мелькнула мысль: «Господи, сколько же ещё узнавать надо, учить, запоминать, чтобы вот так держать в голове всю Русскую землю?»
Ему захотелось сказать то же самое Ратше, но язык, в отличие от мыслей, повиновался плохо, и получилось только невразумительное:
— Знать надо сколько...
Он опять попытался вслушаться в диалог отца и дяди.
А они считали варианты распределения столов на тот случай, если княжеский съезд не поддержит отцовские предложения и начнётся свара. Прикидывали: что можно уступить, что уступать нельзя, дабы не уронить чести Ольговичей и не утратить отчины... В потоке «если они так, то мы так, а если мы так, то они так...» княжич быстро потерял всякую логику и попытался вспомнить греческую философскую книгу о суггестии, или умении предположить и настоять, но и эта книга, недавно читанная, провалилась в какую-то дыру, образовавшуюся в памяти.
Он потянулся за сулеёй и обнаружил, что она пуста. «Неужели это я всё выпил?» — была последняя отчётливая мысль.
Отец и дядя поцеловались, отец расстегнул ворот рубахи, достал нательный крест, поцеловал его. Вслед за ним то же самое сделали дядя и муромский князёк...
«Договорились», — сообразил княжич.
И тут все встали, и Ратша увёл дядю и муромчанина куда-то, а отец нетвёрдыми шагами проследовал к себе в ложницу.
Святослав следил за ним, пытаясь понять, почему ему так необходимо знать, лёг ли отец спать один. И вдруг вспомнил: Неждана! Он от волнения протрезвел. Притаился в переходе. Вот вернулся Ратша. Он шёл так, словно и не пил вина ни единого кубка. Открыл дверь в отцовскую ложницу, заглянул и сразу же притворил.