— Нет...
— Чего же ты хочешь?
Святослав постепенно приходил в себя.
— Куда её увезли?
— Не знаю.
— Кто купил?
— Не знаю. Как свели со двора, так никто её больше и не видел.
— Когда?
— Позавчера. Я тебя два дня выглядываю. Пошёл к воеводе отпрашиваться в Киев, так он не отпустил...
Ягуба ещё что-то говорил, но княжич не слышал. В нём поднимался гнев. Зачем мать поступила так жестоко? Какое имела право? Почему не подождала его? Ведь не могли девки, наушничая, не рассказать об их любви! Почему?
Чем больше он думал, тем сильнее нарастал в нём гнев. Все эти дни он ощущал себя взрослым: поступал, как взрослый, думал о себе, как о взрослом. И вдруг — снова оказался маленьким мальчиком во власти матери... Нет, он должен сейчас же, немедленно показать ей, что так с ним больше обращаться он не позволит. И она должна сказать ему, где Неждана!
Он ворвался в светлицу великой княгини. Мать сидела на высоком резном стольце, окружённая челядью, и отдавала распоряжения дворскому, который стоял, вытянувшись, перед ней. Святослав на мгновение отвлёкся от собственных мыслей и отметил, что в прежние времена мать обычно усаживала дворского. Однако чувства переполняли его, и останавливаться на этом наблюдении было недосуг. А жаль. Если бы он хоть немножко поразмыслил над этим, он бы понял, что со дня восхождения отца на великий стол мать — теперь великая княгиня Киевская, первая женщина на Руси — разительно изменилась. И наверное, пойми он это, всё произошло бы по-другому. Но он сделал то, что сделал: прямо от двери крикнул:
— Мама, пусть все уйдут! Мне надо поговорить с тобой.
— Сядь, подожди, я скоро закончу, — ровным голосом ответила мать.
И опять Святослав не заметил перемен в её речи. А она излучала спокойную уверенность, идущую от обретения власти.
— Если ты не отпустишь людей, я буду говорить при них! — крикнул княжич, чувствуя, как ярость туманит ему голову и нарастает возмущение от того, что его по-прежнему считают мальчишкой.
Кое-кто стал пятиться к двери, от греха подальше.
— Стойте! — приказала мать. — Я не разрешала уходить. А ты садись и жди.
Святослав решительно подошёл к стольцу, на котором восседала мать, мягко отодвинул в сторону дворского и, приблизясь к ней вплотную, спросил негромко:
- Как ты могла продать Неждану?
Княгиня вздрогнула, впилась потемневшими от гнева глазами в лицо сына, прочла в нём неукротимую решимость, прошептала:
— Ты всё же посмел... — И распорядилась: — Выйдите все!
Пока челядь, толпясь, выходила из комнаты, пока дворский, замыкая исход, прикрыл за собой дверь, мать и сын смотрели друг на друга — он яростно, она возмущённо. Но всё же эта короткая пауза немного охладила Святослава, и он продолжил уже спокойнее:
— Разве ты не знаешь, что отец подарил её мне?
Вот этого, наверное, не следовало говорить.
— Как ты посмел заговорить со мной об отце и об этой паскудной девке! — закричала мать.
— Я просто излагаю дело, как оно есть, — сказал княжич, делая над собой усилие, чтобы сдержаться.
— Ты посмел говорить со мной о полюбовнице отца?!
— Если уж слушаешь наушниц, то слушай до конца: не отцовская она, а моя полюбовница! — снова в ярости бросил Святослав.
— Это я знаю, — язвительно сказала мать. — Подобрал отбросы, не побрезговал, не постыдился!
— Не смей так говорить о ней!
— Не смей так разговаривать с матерью!
— Кому ты её продала?
Княгиня вскочила на ноги так резко и стремительно, что стольце откатилось к стенке, сделав шаг к сыну, ухватила в ярости его за ухо и, повернув к двери, крикнула:
— Убирайся!
Княжич вырвался и выскочил из комнаты.
Княгиня крикнула ему в след:
— Никогда не скажу! — Она как слепая стала нащупывать за спиной стольце. Нашла, рухнула в него и зарыдала.
«Никогда... ни за что... он мне боле не сын...» — шептала она, продолжая плакать.
Больше всего её оскорбило даже не то, что её самый любимый сын, её первенец позволил себе столь непочтительно разговаривать с матерью, а то, что какая-то девка для него, всегда такого нежного, заботливого, любящего, оказалась дороже матери. Только она немного отошла душой, успокоилась, почувствовала себя великой княгиней, хозяйкой... и вот... при людях, при всех... так оскорбить! И тут же — до чего противоречивы женские натуры! — подумала, что напрасно оттаскала его за ухо, словно несмышлёныша, тем более что никогда прежде она не делала этого... А он уже мужчина. Он, конечно, спал уже с этой потаскухой... И опять завертелись злые, неукротимые мысли о сыне и о муже, и всё лезла в голову нахальная эта девка, молодая, синеглазая, такая красивая даже в грубой одежде скотницы, даже после стольких дней страданий...