Боярин Басаёнок встретил их с такой радушной улыбкой, что просто не верилось, как этот бугай способен так преобразиться. Он повёл гостей в дом, стал рассаживать их за пиршественный стол, потом, подхватив Святослава под локоть, проводил его в светёлку боярыни. Казалось, он сейчас лопнет от гордости, когда они приблизились к люльке с младенцем.
Князь поклонился боярыне. За время беременности она чуть пополнела, вернее, налилась, округлилась, появилась вальяжность, но глаза были всё те же, грустные, глубокие, в улыбке проглядывала беспомощность, призывающая защита и опекать её.
Нежданная волна тёплого чувства накатила на Святослава, он смотрел на молодую мать, не мог оторваться и не понимал, как это за всё время ухитрился ни разу не вспомнить о ней. Чтобы как-то преодолеть неловкость, он тихонько качнул люльку и спросил:
— Можно её взять на руки?
— А чего ж, бери, конечно, чай не чужой, крестный, — забасил боярин Басаёнок.
Но Святослав помешкал, словно разрешения отца было ему мало. Он склонился над люлькой.
Из вороха ослепительно белых пелёнок, кружев и лент на него бессмысленно глядели мутновато-серые глазёнки.
— Агу, — сказал князь.
Загадочное существо в люльке всё так же таращилось на него.
— Хотел бы я знать, видит ли она меня или нет? — спросил князь. — Так я возьму её, можно?
— Можно, — тихо сказала боярыня.
Святослав взял девочку на руки.
Дверь в светёлку приотворилась, и кто-то шёпотом произнёс:
— Боярин-батюшка!
— Ну что тебе? — так же шёпотом спросил боярин и вышел из светёлки.
Святослав поднял голову, взглянул на боярыню, хотел сказать ей добрые слова, но остановился, поражённый сиянием её глаз.
— Я счастлива, — тихо сказала она.
— Что? — не понял он.
— Я самая счастливая...
Он снова поглядел на крошечное существо, почувствовал неизъяснимую нежность, неловко поднял свёрток и поцеловал девочку в лобик.
— Люби её, — прошептала боярыня.
— Ну как, хороша у меня невеста? — спросил громогласно вернувшийся в светёлку боярин.
...Святослав пил мало. В ушах звучали слова боярыни: «Я счастлива...» Он вспомнил суды-пересуды, что носились в городе о её бесплодии, слова самого Басаёнка о четырёх годах супружества без детей и подумал, что действительно большего счастья для женщины, чем рождение ребёнка, нет.
И снова волна нежности к этой милой, беззащитной женщине захлестнула его...
— Выдадим за князя нашу невесту, — вывел его из задумчивости голос хозяина.
— Непременно за князя, — подхватил Святослав. — А крестить будем во Владимире, в кафедральном соборе.
— Господи Боже мой! И как же это я сразу не додумался, конечно, в соборе! — закричал боярин.
Пировали далеко за полночь...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Летом 1143 года великий князь Киевский Всеволод Олегович принимал в своём дворце Полоцкого князя Василько Роговолдовича. Дед Василько, князь Всеслав, был когда-то заклятым врагом Мономаха и союзником Олега. С тех пор Ольговичи поддерживали дружбу с Полоцким домом.
Истерзанная войнами в конце прошлого века Полоцкая земля за годы тишины и покоя отдохнула, многочисленные торговые пути, ведущие через Полоцк к свеям[31] и в немцы, оживились, стали приносить хороший доход. Полоцкие князья богатели, держались в стороне от всеобщей княжеской круговерти в борьбе за престолы, никого не допуская в свою вотчину.
Василько всего лишь второй раз в жизни приехал в Киев. Он немало удивлялся обширности и многолюдности стольного города, буйству торговли, количеству людей из южных стран на Днепре.
Поражало его и другое — пристрастие киевлян к строениям из дерева. В Полоцке давно уже лепили и обжигали звонкие плинфы — широкие плоские кирпичи, пришедшие на Русь из Византии. Впрочем, киевские деревянные дворцы радовали глаз причудливостью и затейливостью переходов, крылец, сеней, светёлок, гульбищ, подклетий, резных колонн и узорчатых отделок окон и дверей.
Василько лазил и по киевским крепостным стенам, поражаясь, как сумели когда-то поднять на склоны крутых гор огромные дубовые колоды. В то же время он отметил про себя, что глиняная обмазка, призванная сохранить дерево от огня, непрочна, местами осыпалась, и никто её не подновляет, что современные стенобитные машины, о которых довелось ему читать в латинских трактатах, наверняка способны без особого труда разрушить такие стены.