«Поступлю по-своему, - решился Давыд, - а там будь что будет! Все равно мне весь свой век в нелюбимых сыновьях ходить».
Венчание состоялось в декабре, едва невесте исполнилось шестнадцать лет.
К тому времени дом боярину Ингварю был уже достроен и молодые супруги стали полновластными хозяевами в тереме. Всю зиму они предавались сладостной неге, не уставая каждодневно повторять друг другу самые нежные слова. Наслаждаясь плотскими ласками, которым предавались порой, не отличая дня от ночи, ища и находя самое сокровенное в той взаимной привязанности, из коей и вырастает цветок любви.
- Так вот ты какое - счастье! - блаженно потягиваясь, произнес однажды утром Давыд, лежа в постели.
Его юная жена, вся розовая после сна, нагая стояла возле кровати, расчесывая свои густые русые волосы. Сколько красоты и грации было в девичьем теле, чуть подрагивающих при каждом движении пунцовых сосцах упругих грудей, в повороте головы, с которой ниспадал поток волос, едва не достигающих пола. Костяной гребень погружался в них на всю длину зубьев и скользил вниз, повинуясь воле маленькой руки с розовыми пальчиками и ямочкой на округлом локте. Потом другая рука перехватывала пышные непослушные пряди в пучок, чтобы с тонким хрустом вести гребень дальше, равномерными движениями расчесывая до самых кончиков главное приданое, каким являлись волосы для любой славянской девушки.
Наблюдая за женой, Давыд вновь повторил свою фразу.
- Увидел хороший сон? - с улыбкой спросила Любомила, нимало не смущаясь устремленного на нее взгляда Давыда.
- Это не сон, а явь, моя любимая, - ответил Давыд. Любомила медленно опустила руку с гребнем и негромко промолвила, сияющими глазами, глядя на Давыда:
- Я рада, что ты счастлив со мной, любый мой.
От этих слов и интонации девичьего голоса, от откровенно-любящего взгляда ярко-голубых глаз сердце Давыда сладко забилось в груди и приятная истома охватила все тело. Он нашел свое счастье там, где, казалось бы, и не должен был найти.
«Воистину молвят: не знаешь, где найдешь, где потеряешь», - подумал Давыд.
Все заботы по управлению вотчиной на время затянувшегося медового месяца молодоженов взяли на себя Ингварь и Марфа.
В конце зимы из Чернигова прибыл гонец с сообщением о победе над половцами под Сновском. И сразу раздвинулись границы тихого Давыдова мирка, будто долетели до него отзвуки ратной славы его отца, нахлынули разом воспоминания о братьях, о мачехе…
Давыду вдруг захотелось, чтобы они услышали и про его победы. Да только с кем ему воевать в этой глуши? Булгары далеко, половцы еще дальше… Живут под Рязанью мещеряки, лесное племя, но воинственности у них и в помине нет, покорны, как рабы.
Гонец ускакал обратно в Чернигов, увез грамотку от Давыда к Святославу, в которой извещал сын отца о своей женитьбе на дочери боярина Ингваря. Хотел Давыд и Оде письмо написать. Сообщить, мол, счастлив он с молодой женой и не держит зла на мачеху. Да раздумал. Что было, то прошло. Незачем старую рану бередить!
* * *
Ответ от Святослава пришел в начале лета, его доставил в Муром Воибор.
Давыд, хорошо знавший дружинника, на этот раз с трудом узнал его, через все лицо молодого воина пролегал глубокий шрам.
- В сече под Сновском половец саблей приложил, - ответил Воибор на вопрос Давыда.
Послание Святослава сыну было длинным и злым. Начав с воспоминаний о слабохарактерных поступках Давыда, совершенных им в детстве, о его всепоглощающей лени, на которую жаловались наставники по греческому языку и закону Божию, Святослав затем язвительно прошелся по сластолюбивым наклонностям Давыда. Напомнил и о малодушии в случае с больным зубом.
«Женитьбу же твою на первой попавшейся девке без моего на то благословения я понимаю как результат твоей непомерной глупости и еще более непомерной похотливости, - написал в заключение Святослав. - Может, ты мнишь себя властелином, равным мне? Может, сим глупейшим поступком, Давыд, желаешь убедить себя, да и меня тоже, будто ты истинный муж и князь: что хочу, то ворочу! Так на это, сын мой, будет тебе от меня такой сказ: хотел я тебя в Ростове князем посадить, ан теперь не хочу. В Ростове Олег сядет, он хоть и моложе тебя, да не такой дурень. Тебе же до скончания века в Муроме сидеть. По горшку и крышка!»
Читая отцовское письмо, Давыд бледнел от ярости: отец ни во что его не ставит!
«Попреков целый воз, а насмешек - два! - сердито думал Давыд, меряя шагами тесную светелку на два окна. - И при чем тут Ростов, коль град сей не в отцовском владении?»