Потом председательствующий консул, Нигер, объявил голосование. Принципалы встали. На этот раз принципалом сената был Квинт Гортензий Гортал, который отдал свой голос за триумф Помпея, пояснив свое решение в коротком (для Гортала) и весьма красноречивом выступлении. Несмотря на свой преклонный возраст, Гортал обладал на редкость красивым и звучным голосом. Цицерон, поднявшись, также проголосовал за Помпея. Заявление его было встречено молчанием, даже оптиматы воздержались от неодобрительных возгласов. Всем было хорошо известно, что между Помпеем и Цицероном существует давняя вражда. Главной причиной распрей стала казнь Катилины, после которой противники лишь выжидали подходящего случая, чтобы поквитаться друг с другом.
Настал черед Метелла Целера. Он встал и сказал просто:
— Я отказываюсь от своего прежнего мнения. Пусть Помпей получит свой триумф, а римские солдаты — награду, которую они заслужили.
Когда он опустился на место, казалось, все собравшиеся одновременно испустили вздох. Каждому стало ясно, что исход голосования решен. Клан Цецилиев Метеллов оказал поддержку Помпею.
Происходившее после этого можно было назвать простой формальностью. Подавляющим большинством голосов Помпей получил разрешение на триумфальные почести. Даже злейшие его враги отказались от бессмысленного сопротивления и проголосовали за триумф. К тому же, упомянув о римских солдатах и заслуженной ими награде, Целер предложил оппозиционерам удобную лазейку: теперь они голосовали за триумф войска, а не военачальника. Эта маленькое различие было чревато серьезными последствиями, которых в тот день еще никто не предвидел.
Курию сенаторы покидали, охваченные самыми противоречивыми чувствами. Некоторые ликовали, другие имели подавленный вид. Но всех объединяло сознание того, что сегодня был сделан чрезвычайно серьезный, бесповоротный шаг и что римское государство, где в течение многих лет сохранялось относительное спокойствие, оказалось на грани новых волнений. Если лидер аристократической партии вынужден был уступить Помпею, это означало, что наступило время больших перемен.
На ступенях курии я едва не столкнулся с Луцием Лицинием Лукуллом, прославленным завоевателем и врагом Помпея. Судя по всему, результат голосования ничуть его не расстроил.
— Что же, Деций, значит, так тому и быть! — заявил он, хлопнув меня по плечу. — Конечно, я предпочел бы не видеть, как эта паршивая свинья катится в триумфальной колеснице по виа Сакра. Но признаю, сегодня мы приняли мудрое решение.
— Вне всякого сомнения. Долго томить за городскими воротами военачальника, возглавляющего вооруженную армию, крайне неразумно.
— Ты прав. Никакие другие вопросы, достойные внимания, сегодня обсуждаться не будут, а от всех этих словопрений я изрядно проголодался. Идем со мной, позавтракаем в моем доме. Посмотрим, кто еще достоин составить нам компанию.
Спустившись по ступенькам, мы увидели Цицерона и Милона, беседовавших друг с другом. Милон был облачен в роскошную белоснежную тогу — очевидный признак того, что он намерен вступить в большую политическую игру.
— Цицерон, приглашаю тебя позавтракать со мной, — произнес Лукулл. — И тебя тоже, Тит Анний. О, я вижу унылое лицо Катона. Катон, ты явно нуждаешься в подкреплении сил. Идем с нами.
Милон расплылся в улыбке:
— Твое приглашение — большая честь для меня, Луций Лукулл.
Полагаю, Милон впервые в жизни получил подобное приглашение. Это было несомненным признаком того, что он на верном пути. Цицерон и Катон, напротив, выглядели несколько раздосадованными.
— Луций, надеюсь, под приглашением на завтрак не кроется желание закатить роскошную пирушку? — вопросил Цицерон.
Лукулл принял вид оскорбленной невинности.
— Я не мог бы закатить пир при всем желании, — пожал он плечами. — Мои слуги не получали соответствующих распоряжений. Я всего лишь предлагаю вам разделить со мной скромную трапезу, которую они готовят для меня каждый день.
Подобных приглашений в ту пору домогались многие. Сама идея завтрака была для Рима достаточно новой. Прежде мы имели обыкновение весь день морить себя голодом. Обед являлся не только важнейшим событием в общественной жизни римлянина, но и практически единственной трапезой.