Ломая себе голову над этой загадкой, я готовился к новому дню. На этот раз я не забыл об оружии, спрятав в складках туники кинжал и цестус. Теперь никакой враг не застал бы меня врасплох. В сопровождении Гермеса я вышел из дома и направился к Целеру. Разумеется, я не собирался устраивать ему допрос, выясняя, действовал ли Нерон по его указке. Пока что я не был уверен, что попытка отравления вообще имела место. Выжидать и наблюдать — таков был мой план действий.
Я завернул к цирюльнику, чтобы побриться, и продолжил свой путь на Палатин. У самого подножия холма я увидал процессию хорошо одетых людей, направлявшихся в сторону Форума. Возглавлял процессию Целер, на лице которого застыло угрюмое выражение. Он не удостоил меня даже взглядом, а я счел за благо не привлекать его внимание. Выражение его лица было слишком хорошо знакомо мне по Галлии и не предвещало ничего хорошего. Я смешался с толпой клиентов. Среди участников процессии я заметил и Цезаря, который шествовал со столь же мрачным видом, что и Целер. Увидав в толпе понтифика Сципиона Назику, который стал моим родственником, поскольку был усыновлен представителями нашего семейства, я протолкался к нему.
— Что случилось? — спросил я вполголоса.
— Не имею понятия, — так же тихо ответил он.
Все вокруг выглядели настолько встревоженными, словно произошло нечто ужасное.
— Мне известно лишь, что во время утренних визитов в дом Целера прибыл гонец, — продолжал Назика. — Он отозвал в сторону Целера и Цезаря и что-то им сообщил. И тот и другой сразу изменились в лице. Целер заявил, что необходимо созвать внеочередное собрание сената. Больше он ничего не сказал.
По спине у меня пробежал холодок. Скорее всего, гонец принес известие о сокрушительном разгроме римской армии. Но где оно могло произойти, спрашивал я себя. Антоний Гибрида уже проиграл несколько сражений в Македонии, и весть о его очередном поражении никого не могла удивить. Возможно, германцы вновь угрожают римским владениям? Мысль эта заставила меня вздрогнуть. В последний раз, когда германцы вторглись в пределы Италии, лишь Гай Марий сумел дать им отпор. Помпей мог сколько угодно воображать себя великим полководцем, но не шел с ним ни в какое сравнение.
На Форуме, как всегда, когда в воздухе носится тревожная новость, царило оживление. Люди, вместо того чтобы чинно прогуливаться туда-сюда, собирались группами и делились слухами, догадками и предположениями. До меня долетали обрывки разговоров о военном поражении, гражданской войне, вторжении чужеземных войск, эпидемии чумы, голоде, землетрясении и даже приходе на землю божественных обитателей Олимпа.
Сенаторы поспешно поднимались по ступенькам курии. Всем не терпелось узнать, что же произошло. Судебные ликторы пребывали в таком же неведении, что и прочие, и всем, кто осаждал их вопросами, не могли сообщить ничего, кроме домыслов. Гай Юлий, дойдя до ступенек, отошел в сторону, чтобы поговорить с почтенной матроной столь мрачного вида, что Цезарь и Целер казались в сравнении с ней весельчаками. Я поинтересовался у окружающих, что это за женщина. Никто не знал точно, но некоторые предположили, что это мать Цезаря. Все это было до крайности странно. Римские женщины, даже самые знатные, не принимают участия в политических делах.
Курия внутри гудела, как взбудораженный улей. Собравшиеся буквально изнемогали под гнетом тревожных предчувствий. В нижних рядах, предназначенных для самых выдающихся граждан, стояли консулы, верховные судьи, понтифики и сам принцепс. Выражение их лиц, как мне показалось, не соответствовало ситуации. Некоторые, в особенности консулы, выглядели так, словно узнали нечто забавное. Вне всякого сомнения, над этой группой витала атмосфера с трудом скрываемого веселья. Но стоило Цезарю присоединиться к ней, все лица словно окаменели. Консулы заняли свои курульные кресла, прочие расселись на скамьях. Когда шум затих, Гортал встал и обратился к сенату.
— Отцы государства, я вынужден повергнуть вас в глубокую скорбь, — произнес он.
Звучный его голос был так же приятен для слуха, как мед для языка.
— Минувшей ночью здесь, в священном городе Квирина, было совершено святотатство, не знающее себе равных по низости!
Для пущего эффекта Гортал сделал долгую паузу. Сенаторы затаили дыхание. Подобного известия никто не ожидал. Кощунственные деяния совершались в Риме редко и, как правило, были связаны с покушением на девственность той или иной пригожей весталки. Про себя я отметил, что Гортал употребил редкое слово «святотатство». Покушение на весталку, как правило, называлось инцестом.