— Твои слова меня несколько успокоили, — признался я.
— А Целер уже определил, кого хочет видеть своим коллегой? — осведомился Цицерон, резко сменив тему разговора.
Он был политиком до мозга костей, и борьба за власть интересовала его несравненно больше, чем священные обряды.
— Несколько дней назад он просил меня узнать, какого мнения на этот счет придерживается Мамерций Капитон, — сообщил я.
— Теперь необходимость в этом отпала.
— Вне всякого сомнения. Судя по всему, теперь наиболее предпочтительным кандидатом для Целера является Луций Афраний. Мне послышалось или это известие действительно исторгло стон из твоей груди? — добавил я с усмешкой.
— Да, я застонал, ибо я не философ, а лишь философ способен удержать стон при упоминании Луция Афрания, — сказал Цицерон. — Этот человек — полное ничтожество.
— Полагаю, Целера именно это в нем и привлекает.
— Нынешние времена требуют, чтобы консулы правили уверенно и жестко. Если Афраний займет столь ответственный пост, это может привести к самым печальным последствиям.
— При подобном повороте событий бразды правления окажутся в руках одного человека — Целера, — заметил я. — И этот человек сумеет их удержать. Ты должен признать, что он поступил мудро, наступив на горло собственной песне и отказавшись от противодействия Помпею.
— Признаю, признаю, — кивнул Цицерон. — Я и не думал ставить под сомнение государственный ум твоего родственника. Но он — слишком ярый приверженец аристократической партии. Противиться триумфу Помпея дальше не имело смысла, это ясно как день. Но поселения для ветеранов его армии — это совсем другой вопрос. Для поселений требуется земля, которая станет собственностью людей низкого происхождения. Для крайних аристократов непереносима сама мысль об этом. К тому же создание таких поселений упрочит популярность Помпея, которого они ненавидят. Попомни мои слова, ровно через год Квинт Цецилий Метелл Целер примкнет к самому крайнему крылу партии аристократов.
От меня не ускользнуло, что Цицерон так подчеркнуто упомянул о неких «крайних» аристократах. Он и сам был их сторонником, невзирая на то, что некоторые лидеры партии относились к нему с откровенным пренебрежением. У Цицерона был свой идеал республики, возглавляемой «лучшими» людьми, выходцами из обеспеченного и процветающего класса свободных граждан. Согласно его концепции эти люди должны быть прекрасно образованны, исполнены патриотизма и желания содействовать благу государства. Бесспорно, то был прекрасный идеал, но в свое время Платон уже пытался провести подобные воззрения в жизнь и претерпел сокрушительную неудачу, ибо его соотечественники, греки, оказались неспособными воспринять столь идеалистические принципы.
Я никогда не дерзну сравнивать себя с Цицероном по части интеллекта, потому как за всю свою длинную жизнь не встречал ума более блистательного, чем у него. Тем не менее надлежит отметить, что взглядам его была свойственна определенная узость. Исповедуемую Цицероном веру в то, что аристократическое происхождение гарантирует выдающиеся способности, нельзя назвать иначе как наивной.
Я принадлежу к аристократии по рождению и не питаю никаких иллюзий относительно своего класса. Согласно моему твердому убеждению аристократы — это люди, вся сила которых заключается в том, что они из поколения в поколение передают право на владение землей. При этом они непоколебимо верят, что на любом государственном посту самый развращенный нобиль предпочтительнее даже самого добродетельного простолюдина. Помпея они ненавидели отнюдь не за то, что, будучи победоносным завоевателем образца Александра Македонского, он мог свергнуть Республику, а лишь потому, что он не являлся аристократом и, подобно Марию, сколотил под своим началом армию бедняков и голодранцев.
В те времена, о которых здесь идет речь, аристократия проявляла поистине самоубийственную политическую недальновидность. Некоторые представители моего класса находились в яростной оппозиции к самым выдающимся политическим деятелям лишь потому, что те происходили из низов. Другие, подобно Клодию и Цезарю, всячески заискивали перед отбросами римского общества. В большинстве своем патриции лелеяли в уме некий совершенный образ римской республики, какой она якобы была в далеком прошлом, и мечтали о ее возрождении. В этих мечтах, весьма далеких от действительности, жители древней республики представали воплощением всех возможных добродетелей, а жизнь их — полной идиллией. В этой утраченной обители блаженных мудрые землевладельцы по-отечески управляли работящими крестьянами, чья преданность и покорность не знали границ. Увы, в результате всех этих ностальгических грез мы получили то, что имеем сейчас — монархию, грубо замаскированную под «очищенную» республику.