Как-то Джагатбандху принимал омовение в реке Ичхамати и услышал пение пастухов: «Ара кабе декха хабо джугала рупа экашане! (О! Когда же я увижу божественную чету, сидящую вместе?)» Заслышав песню, он тот час же потерял сознание и свалился в реку. Люди, стоявшие рядом, выловили его из реки и положили на берегу. Он долго не приходил в сознание. Какой-то Бабаджи вайшнав сказал: «Он в бхава-мурчхе[148]. Давайте встанем вокруг него и будем воспевать Харинаму». Все запели, хлопая в ладоши: «Харибол! Харибол!» Джагатбандху открыл глаза, но ещё долгое время оставался охваченным бхавой.
Джагатбандху находился в состоянии божественного сумасшествия из-за своей необыкновенной преданности Харинаме. Он также нашёл себе сумасшедшего друга в Харане. Харна — это имя нового друга, однако все называли его Кшьяпа[149] Хараиа. Местных жителей крайне удивляла их дружба, поскольку с виду они были полной противоположностью друг другу в характере, внешности, в образе жизни и поведении, и почти во всём внешнем. Джагат отличался необыкновенной красотой, в Харана — уродством. Джагат олицетворял собой опрятность и чистоту, а Харана был всегда грязен. Джагат принимал омовение три раза день и носил белые одежды, выстиранные собственными руками до безупречной чистоты. Он даже не прикасался к чужой постели или ношенным вещам, а его друг одевался в тряпки, латанные лоскутьями от старой грязной одежды, которую он находил где попало, и по виду его чумазой наружности можно было понять, что тот никогда в жизни даже не притрагивался к воде. Он селился в заброшенных местах Пабаны, где находил какое-нибудь полуразрушенное строение. Из щелей в стенах этих развалюх даже днём шипело множество змей. Вся территория вокруг его жилища была захламлена старыми сломанными глиняными горшками, которые он собирал на разных помойках, в некоторых из них ещё оставались объедки испорченной, гниющей еды.
Джагат всё ещё находился в цветущей молодости, но возраст Харана не поддавался определению. Он помнил свадьбы бабушек и дедушек множества пожилых людей Пабаны. Люди называли его трикалгья[150] и вакшидха[151]. Что бы он ни сказал о каком-нибудь человеке, даже мимоходом, всегда сбывалось. Однако он отличался грубым поведением и речью, наполненной ругательствами, поэтому люди посещали его очень редко. Но подобно тому, как только ювелир знает ценность камня, Джагатбандху испытывал к нему большое уважение и любовь и с почтением обращался по имени Шива, а Харан в свою очередь ласково называл своего молодого друга Джага. Безупречно чистый и свежий, как только что распустившийся цветок, Джагатбандху часто приходил к нему и обнимал, несмотря на его грязное, уродливое и дурно пахнущее тело, так, как будто отшельник вечно принадлежал ему, и он любил его больше жизни. С любовью заключив его в свои объятия, Джагат говорил; «О! Шива». На что Харан от всей души отвечал: «О! Джага». Они продолжали повторять имена друг друга до тех пор, пока оба не погружались в према-самадхи. Даже в отсутствии Джаги Шива часто, подобно человеку, находящемуся под интоксикацией, стеная; «Джага! Джага!» Было очевидно, что он испытывал от этого процесса такое же удовольствие, как от взаимных объятий с ним. Харан довольно часто приходил в дом Прасаннакумара Лахиди, и Голокамани Деви сердечно кормила его. Как-то он, загадочно взглянув на неё, сказал: «Обрати внимание Диди! Джага не является обыкновенным человеческим существом. Джага — раджа, а мы все его праджа (подданные)». Также известно, что Джагатбандху как-то поведал своим наперсникам: «Шива — действительно настоящий Шива и Адвайтачарья в Гаура-лиле, живущий здесь под видом Харана со времён завершения развлечений Гауранги».
Когда Джагатбандху поселился в Пабане, он стал кумиром местной молодёжи. Молодых людей восхищала его красота, сверхъестественные сияние и аромат тела, высоко религиозный и строго дисциплинированный образ жизни, благочестие, духовность и любовь. Они испытывали сильное желание предаться его стопам, чтобы он руководил ими и сотворил из них подобие себе.