Справедливости ради стоит заметить, что служивые немцы, равнодушные к русской поэзии, проявили себя ничем не хуже членов суда, вынесших покойному Пушкину обвинительный приговор в соответствии со статьей 352 свода Законов тома XV и статьей 139 воинских артикулов, которые вошли в действие еще в 1716 году. Военный суд в составе генералов князя Шаховского, Игнатьева, Крыжановского, Полуэктова, Княжнина, Коцебу, полковника Белоградского и Берхмана, при аудиторе Ноинском не отыскал в поведении Пушкина никаких смягчающих обстоятельств и не выразил никакого особого мнения. Суд постановил Дантеса повесить, а Пушкина «и по смерти за ноги повесить». Монарху было угодно повелеть, чтобы ему представили заключение о том, «какому наказанию подлежал бы камер-юнкер Пушкин (ныне умерший), если бы остался жив». Царь требовал соблюдения формальностей по отношению к поэту, что соответствовало отчасти позиции, занятой командирами гвардейских соединений. Генерал-аудиториат полагал, что де Геккерна необходимо, «лишив чинов и приобретенного им российского дворянского достоинства, написать в рядовые, с определением на службу по назначению инспекторского департамента», однако в резолюции царя говорится, что «рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты». Странное противоречие! Иными словами, Николай I пренебрег решением генерал-аудиториата и вмешался в законный процесс судопроизводства, взяв на себя функцию инспекторского департамента. Вдобавок он внес путаницу в понятие «русский подданный».
Презусом военного суда назначили полковника Бре-верна, родственника А. X. Бенкендорфа. Командир кавалергардского полка генерал-майор Гринвальд подал недостаточно объективный рапорт о дуэли. Затем приговор пошел наверх — к командиру гвардейской кирасирской бригады, генерал-майору барону Мейендорфу, командиру гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанту Кнорингу, начальнику штаба гвардейского корпуса генерал-адъютанту Веймарну и командиру гвардейского корпуса генерал-адъютанту Бистрому. Генерал граф Апраксин, командир кирасирской дивизии, присоединил свое мнение к мнению коллег. Вместо того чтобы покарать Дантеса — дуэль окончилась смертью человека, — они, каждый по мере собственных возможностей, облегчали его судьбу.
Но кто-нибудь, воскликнет читатель, кто-нибудь из состава суда или генерал-аудиториата выразил недовольство если не приговором, то хотя бы ходом процесса, намеренно бестолковыми и отрывочными ответами дуэлянта или вообще чем-нибудь? Кто-нибудь отважился выплеснуть свою горечь, обиду, раздражение? Свет не без добрых и храбрых людей. Аудитор Ноинский протестовал против того, что показания Дантеса переводились самими судьями. Он высказывал недовольство также отсутствием присяжного переводчика и дурным качеством перевода.
А между тем военный суд в николаевскую эпоху играл определенную роль, и немаловажную. Член суда обладал правом выразить особое мнение, зафиксировать его документально, мог обратиться в сенат и, наконец, к монарху. Воспользовался же этим правом адмирал Н. С. Мордвинов в более острой ситуации после процесса над декабристами.
Недоброй памяти Н. С. Мартынов просил из тюрьмы совета у секунданта М. П. Глебова: «Меня станут судить гражданским судом; мне советуют просить военного. Говорят, что если здесь и откажут, то я имею право подать об этом просьбу на высочайшее имя. Узнай от Столыпина, как он сделал? Его, кажется, судили военным судом». Глебов не замедлил откликнуться: «Непременно и непременно требуй военного суда. Гражданским тебя замучают. Полицмейстер на тебя зол, и ты будешь у него в лапках. Проси коменданта, чтобы он передал твое письмо Трескину, в котором проси, чтобы судили тебя военным судом». А. А. Столыпин послал ряд рекомендаций вдогонку: «Я не был судим; но есть параграф свода законов, который гласит, что всякий штатский соучастник в деле с военным должен быть судим по военным законам, и я советую это сделать, так как законы для военных более определенны, да и кончат в десять раз скорее». 8 августа 1841 года Н. С. Мартынов направил на имя А. X. Бенкендорфа письмо, в котором умолял избавить его от гражданского суда. Его ходатайство имело успех.
Пушкин попал бы под военный суд, и нет ни малейших причин предполагать, что генералы отнеслись бы к нему так же снисходительно, как к Дантесу в случае смерти последнего. Убийство офицера поэту не простили бы. Несомненно, Дантес и Пушкин находились в неодинаковом положении, и Пушкин понимал это.
Что вытекает из вышесказанного? Что суд существовал, правда, не для всех, и что суда боялись. На каком основании царь выдворил Дантеса из России? Разве разжалованных в солдаты обычно высылали за пределы страны, даже и не русских подданных? Служил поручиком царю, не зазорно послужить и солдатом. Почему Дантеса не отправили на Кавказ под пули горцев? Прусский посланник барон Либерман в одной из депеш подчеркивал, что Дантеса высылают за границу вместо того, чтобы отправить «служить простым солдатом в Кавказской армии, где он мог бы получить обратно свои военные чины».
Состоялась ли процедура разжалования? Срывали ли с Дантеса эполеты? Ломали ли над его головой шпагу? Мы ничего о том не знаем. Но вероятнее всего, что нет. Переодели только в солдатскую шинель, чтобы провезти в открытых санях по Санкт-Петербургу. Словом, Николай I не проявил достаточной скрупулезности. Наоборот, он продемонстрировал ощутимую заинтересованность в будущем убийцы.
Высылка Дантеса за границу — одно из серьезных обвинений николаевскому режиму. Степень вины императора в гибели Пушкина и Лермонтова приобретает особую рельефность, когда мы узнаем, что И. С. Мартынова наказали тоже легко, хотя он не обладал связями Дантеса и не принадлежал к верхним слоям русского общества. После конфирмации приговора царем Н. С. Мартынов на несколько лет уезжает в Киев и выдерживает там «довольно суровую епитимию». Какова была тяжесть «епитимии», свидетельствует тот факт, что, перемежая пост с молитвами, отставной кавалергард ухитрился жениться на богатой невесте — дочери Киевского губернского предводителя дворянства Софии Иосифовне Проскур-Сущанской. Приговор ему был смягчен по знакомой модели — начальником левого фланга, главнокомандующим на Кавказе, военным министром и, наконец, Николаем I: «Майора Мартынова выдержать в крепости три месяца, а затем предать его церковному покаянию».
Сам Дантес не ожидал высылки. Он надеялся, что получит назначение на Кавказ или какое-то время посидит в крепости. Отъезд в Европу был для него дорогим подарком. Граф В. А. Соллогуб вспоминает: Дантес говорил, «что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним могут делать что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно». Куда угодно — это родовое имение в Сульце.
Пушкин напрасно надеялся, что дуэль принесет ему успокоение и он получит возможность продолжить литературную деятельность. Епитимью он бы отмучивал не в Киеве и не в Михайловском, а на Соловках или в другом дальнем монастыре. И Сибирь, и Кавказ были переполнены «своими». Николай I понимал, что дуэль для Пушкина — тупик.
6
Дурно, дурно, отвратно. Только полная и совершенная месть, которая опрокинет де Геккернов в грязь, принесет крупицу удовлетворения. Погоди, Пушкин, разве ты собираешься отомстить? Ведь ты прекрасно знаешь, что никому отплатить нельзя. И воздать по заслугам тоже. Никому. Ты защищаешься и, защищаясь, должен восторжествовать. Достойная мысль, умная, и ее не оспорить. Сейчас он попытался заглянуть в будущее. Смерть или тяжелая рана повесы не принесет радости. Смерть оградит старую сводню от позора. С ним же разочтутся другим способом. Нет, он не упадет на колени. Он поэт и останется поэтом. Декабристы перетерпели и выжили на каторге только потому, что прошлое — привычное, милое сердцу прошлое с петербургскими и московскими улицами, квартирами, с красавицами женами и невестами, с шумливой оравой девчонок и мальчишек, с гувернерами и гувернантками, с поварами и тройками, с ломберными столиками и домашними библиотеками, с материальными заботами и канцелярской службой, с тайными сборищами и блестящими вахтпарадами, с мечтательными ночами и серьезной работой на пользу обществу, с немудреными веселыми танцульками и даже с вдохновенной Сенатской и ее жертвенным стоянием под картечью, с ее отчаянным бегством по льду, разбитому ядрами, — это великое и малое прошлое утратило над ними свою могучую власть. Он не предполагал, что ему суждено будет воспользоваться сим страшным уроком. И он отряхнет власть прошлого, как прах у входа в новую жизнь, жизнь после дуэли.