Булгарин обременял русскую литературу и журналистику с той поры еще более 20 лет. В письме к Дубельту от 23 апреля 1845 года — в какой уже раз! — кольнул Пушкина, назвав его сочинителем «Гавриилиа-ды», «Оды на вольность» и «Кинжала»… И мертвому проходу не давал, пытаясь помешать посмертным изданиям поэта, выручка от которых шла на воспитание четырех детей, одновременно по-гаерски жалуясь на собственное материальное положение, чтобы выколотить из нового жандармского начальства внеочередную ссуду. Одним из первых в России он внес омерзительный дух предпринимательства и коммерции в словесность, пытаясь поставить ее — и не без успеха — на службу личных интересов.
Нищеты действительно он избежал, но «в начале 1857 г. паралич поразил правую сторону организма Булгарина…» Он писал в фельетоне: «тридцать четыре года я работал, споткнулся и болен». В № 190 «Северной пчелы» от 4 сентября 1859 года появилась заметка: «1-го сентября, в шесть часов пополудни, скончался в Дерпте известный наш писатель, действительный статский советник, Фаддей Венедиктович Булгарин, на семьдесят первом году от роду». Его кончину подтверждает следующая, менее лаконичная запись: «1859 года сентября 1 дня при самом городе Дерпте в имении Карлове умер Фаддей Булгарин от болезни удара (apoplexia), его превосходительство действительный статский советник и кавалер, имеющий от роду 70 лет и 2 месяца, Дерптского римско-католического прихода; оставил жену по имени Гелену, урожденную Иде, сыновей: Болеслава, Владислава, Мечислава, Святослава, дочь Гелену — жену поручика корпуса инженеров г. Александровича. Тело его похоронил настоятель дерптской римско-католической приходской церкви священник Альфонс Лещинский сего года сентября 5 дня на Дерптском городском кладбище. Дана в Дерпте 1859 г. ноября 11 дня. Подписал пастырь Альфонс Лещинский (М 86)». При сведении счетов в конце года чистой прибыли от издания вовсе не обнаружилось. «Пчела» благополучно скончалась в 1862 году.
И все. Точка. Это ж надо так — по-улански проскакать насквозь Европу туда и обратно, а память по себе оставить именно в нашей отечественной литературе. Да еще какую память! Ни Чаадаев, ни Гоголь, ни Достоевский, ни Толстой, ни Чехов «превосходительствами» не были. Когда читаешь извещение о смерти Булгарина, начинаешь понимать бренность мирского и вечность созданного сердцем человеческим. На одной чаше весов «его превосходительство», на другой: «Роняет лес багряный свой убор…»
— Шут с ним, с Гагариным, шут с ними со всеми. Интересно, чего с самим-то Пушкиным содеется? Какой его казни свет предаст?
— Эх, молодо-зелено — казни! Тоже сказанул, как плюнул! Жуковский, доподлинно знаю, к государю стучался. И еще постучится. Свои выручат-с, по всему чую, не впервой. И никакой дуэли не будет. Так погорячатся и врозь.
— Навряд. Голос высшего общества суров до чрезвычайности к Пушкину. Если Дантес его ухлопает, так и простят. Все иноземец, сын посланника. А Пушкина законопатят, ежели он повесу собьет. Африканцу деваться некуда. Игра у них беспроигрышная.
— У кого у них?
— У высших сил. Я вот давеча фланировал по Петербургу, так возле Голландии карет, карет тьма-тьмущая. И все с гербами! Голос общества, повторяю, суров до чрезвычайности, и меры примут крутые, хотя все делают вид, что ничего не происходит и никто ни о чем не осведомлен.
— Вот и поделом ему. Не жаль, нечего Байрона корчить-с. Ну побежали, побежали живее, а то пирожки у Ленхен засохнут и сельтерскую Танта вылакает.
— Насчет Пушкина не одобряю. Влетит тебе от потомков. Ох и влетит!
Маски, однако, по-братски подцепив друг друга под руку, направились прочь быстрым — гренадерским — шагом, распихивая людскую кашу.
8
В XIX и XX веке молва упорно называла составителями диплома рогоносца князей И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова. Серьезная психологическая характеристика этих отпрысков старинной аристократии, запутавшихся в боковых тропинках отечественной истории, — задача будущего исследователя. Оба горячо и неоднократно отрицали авторство. Что до Гагарина, то в его биографии есть факты, которые, думается, вступают в полное противоречие с подлым поступком.
Во-первых, Пушкин через Гагарина получил знаменитое «Философическое письмо» в одном из 25 оттисков, которые вышли в свет 3 октября 1836 года. 4 ноября 1836 года — дата получения диплома. Таким образом, надо предположить, что, вручив оттиск Пушкину, Гагарин почти тотчас принялся вкупе с приятелем за пасквиль. Гагарин был близок к Чаадаеву, имя которого есть важный гарант порядочности. Вместе с тем нельзя не отметить, что Гагарин хорошо знал д'Аршиака и де Гек-кернов, с удовольствием бывал у них, после дуэли посетил Дантеса и, быть может, даже что-то говорил, что кому-то показалось подозрительным. Во-вторых, Гагарин выпустил в Париже сочинения Чаадаева «Oeuvres choisies de Pierre Tchadaief». 1862. Трудно поверить в то, что человек — пусть выбравший чуждую русскому народу дорогу к истине через пресловутое общество Иисуса, но некогда близкий к Чаадаеву и, безусловно, разделявший в свое время его воззрения, — есть одновременно пособник убийц. Иван Гагарин поступил в орден значительно позже дуэли, и его обращение в католичество никоим образом нельзя связывать с катастрофой на Черной речке.
В-третьих, через Ивана Гагарина первые опыты Ф. И. Тютчева попали в «Современник». В одном из писем молодому поэту есть такие строки: «Пушкин ценит ваши стихи как должно и отзывался мне о них весьма сочувственно. Я отменно рад, что могу передать вам эти известия».
Слухи прежде коснулись Ивана Гагарина. А. И. Тургенев отметил в дневнике под 30 января: «О князе Иване Гагарине». Под 31 января: «Подозрения опять на К. И. Г.» Под 1 февраля: «…с письмом к Карамз. к Ар-шиаку, нашел у него кн. И. Гагарина». О Долгорукове у Тургенева пока ни слова. Строптивый князь еще не появился на авансцене отечественной истории со своими генеалогическими изысканиями. Если бы о нем упоминали, Тургенев обязательно бы зафиксировал это в дневниковой хронике. Значит, не упоминали, кому-то не пришло в голову или пока не понадобилось.
Известно, что секундант Дантеса д’Аршиак показывал графу В. А. Соллогубу зарубежные образцы дипломов. Естественно, что на Гагарина удобно было бросить тень, ибо связь между ним и секундантом Дантеса не подлежала сомнению. Если к тому же учесть, что III отделение всячески поддерживало версию о ненависти Чаадаева к России, то Гагарин, человек из его окружения, становился удобным объектом для компрометации. Возможно и даже вероятно, что передача Пушкину оттиска чаадаевского произведения не осталась тайной для жандармов. Пушкина опутывала сеть шпионов. Добавлю, что при жизни поэта — за месяц-два до дуэли — распустить слух с обвинением кого-либо в пасквилянтстве было опасно. Пушкин начал бы немедля расследование и докопался бы до истины. Но, как только он погиб, слух указал на «виновного».
Иван Гагарин являлся позднее усердным членом кружка 16-ти, в который входили разные люди: Ю. Ф. Самарин, граф П. А. Валуев, барон Д. П. Фредерикс, А. А. Столыпин (Монго), князья А. Н. и С. В. Долгоруковы, Н. А. Жерве, граф А. П. Шувалов, К. В. Корчак-Браницкий, а также М. Ю. Лермонтов. Если не все там едино мыслили, то пасквилянтство заклеймили бы безусловно. Логично допустить, что Гагарина принесли в жертву с ведома Луи де Геккерна. Близкий к голландскому посланнику барон Густав Фризенгоф 14/26 марта 1887 года в письме к дочери Наталии Николаевны от второго брака А. П. Араповой обмолвился: «Александрин вспоминает, что среди них (недоброжелателей) находился и некий князь Гагарин, который написал Пушкину письмо в таком именно смысле». Слова «некий князь Гагарин» выдают тайные надежды Геккернов. Для Александрин князь Гагарин вовсе не был «неким». Между тем и здесь ни намека на Долгорукова, хотя в то время он давно фигурировал как автор пасквиля. Геккерны, очевидно, не возражали по поводу обвинений, выдвинутых против Ивана Гагарина. Кроме того, Гагарин долгое время жил во Франции, в непосредственном соседстве с Дантесом. Никаких фактов об их продолжавшейся связи — дружбе или вражде — пока нет. И, наконец, многие деятели русской культуры — А. И. Тургенев, Ф. И. Тютчев, Н. С. Лесков, Ю. Ф. Самарин и другие — продолжали общаться с Гагариным в течение долгих лет после смерти Пушкина.