Бен замолчал, потянулся за пачкой и закурил первую с начала исповеди сигарету. В полутьме периодически загоралось красное пятнышко.
— Мать все глаза выплакала, а отец так и раздулся от гордости за сына: не хитрец, всячески уклоняющийся от призыва, не студент — любитель марихуаны, а настоящий американец. Отец — простой человек и рассуждал по простоте своей просто. Что касается меня, то я скорее клонился влево. К тому времени я перешел в десятый класс и считал, что знаю все, что мне нужно знать. Мы проговорили с Джошем всю ночь. Я пытался разубедить его. Правда, все документы были подписаны, что-то менять слишком поздно, и все равно я был уверен, что выход должен быть. Глупо, говорил я, выбрасывать из жизни три года из-за какой-то девчонки. Но дело было уже не в этом. Едва подав заявление, Джош решил, что должен стать лучшим солдатом американской армии. Ему уже предложили учиться в офицерской школе. Джонсон разворачивался во Вьетнаме вовсю, и нам нужны были умные, способные офицеры. Таким Джош себя и видел в будущем.
Именно в этот момент Тэсс услышала боль в голосе Бена и, не включая верхнего света, подошла к нему. Нужно ему это было, нет ли — он и сам не знал, но, когда она прикоснулась к нему, Бен удержал ее руку.
— Словом, он отправился. — Бен глубоко затянулся и с шумом выдохнул дым. — Джош сел в автобус — молодой, красивый, можно сказать, идеалист и романтик в душе. Судя по письмам, в армии у него все складывалось хорошо. Муштры он не боялся, службу любил, духом товарищества наслаждался. Он всегда легко сходился с людьми, и в армии — также. Меньше чем через год брат получил назначение во Вьетнам. Отбыл он в чине лейтенанта. Я в это время ходил в школу, сражаясь с премудростями алгебры и подыскивая дирижеров для управления футбольными болельщиками.
Бен молчал довольно долго. Тэсс сидела рядом, не выпуская его рук и терпеливо ожидая продолжения рассказа.
— Пока Джош был там, мать постоянно ходила в церковь. Она зажигала свечку и молила Святую Деву, чтобы ее Сын уберег Джоша. Каждое письмо от него зачитывала до дыр, выучивала наизусть. Письма становились короче, менялся их тон. О друзьях брат больше не писал. Только потом, когда вернулся и у него начались кошмары, мы узнали, что двоих, самых близких, буквально растерзали в джунглях. Джоша не убили, и мать бог знает сколько благодарственных свечей поставила в церкви. Но все равно он умер. В нем умерло то, что делало его именно таким, каким он был. Мне нужно выпить.
Тэсс удержала его.
— Сейчас принесу. — Она вышла и, не торопясь — пусть побудет один, — налила два бокала живительного напитка — бренди. Когда Тэсс вернулась, Бен закуривал вторую сигарету, сидя по-прежнему на том же месте.
— Спасибо. — Он выпил. Образовавшиеся вгруди пустоты влага не заполнила, но обтекать комок боли ей уже не приходилось. — Возвращающихся домой героев никто тогда не приветствовал. Война уже всем обрыдла. Джош пришел домой, увешанный медалями, с отличными аттестациями и миной замедленного действия в голове. Какое-то время казалось, что все в порядке. Он был спокоен, немного замкнут, но мы считали, что, пройдя через такой ад, каждый в какой-то степени изменился.
Он снова поселился в родном доме, нашел работу. Об учебе Джош даже говорить не хотел. Мы сочли, что ему просто нужно какое-то время, чтобы прийти в себя.
Примерно через год начались кошмары. Он с криком, весь в поту просыпался среди ночи. Джош потерял работу. Нам он сказал, что уволился, но отец узнал, что его выгнали за драку. А еще через год началось что-то невообразимое. Ни на одной работе брата не держали больше нескольких недель. Он стал возвращаться домой пьяным, а иногда вообще не приходил. Кошмары сделались жуткими. Однажды я попытался разбудить его и он так ударил меня, что я отлетел в другой конец комнаты. Он кричал что-то о засадах и снайперах. Когда я очнулся и попытался успокоить его, он вцепился в меня по-настоящему. Когда в комнату вошел отец, Джош душил меня.
— О Боже милосердный.
— Отцу удалось оттащить его. Когда Джош понял, что натворил, сел прямо на пол и разрыдался. Ничего подобного я раньше никогда не видел. Он никак не мог успокоиться. Потом мы повели его в Ассоциацию ветеранов. Оттуда его направили к психиатру.
Бен затушил окурок и потянулся к бренди.
В это время я уже учился в колледже, и когда не было занятий, подбрасывал его до клиники. Я ненавидел это заведение, он всегда напоминало мне гробницу. Джош входил внутрь. Иногда я слышал его плач. В другой раз не было слышно ни звука. Через пятьдесят минут заканчивался сеанс, и я ждал, когда он выйдет из этой двери. Мне это так запомнилось!
— Порой семье бывает тяжелее, чем самому больному. — Тэсс положила руку рядом с его ладонью: захочет — возьмет. — До безумия хочется помочь, и не можешь… стараешься мыслить ясно, а в голове все путается.
— Однажды, это было в воскресенье, мать не выдержала. Она готовила мясо в горшочке и вдруг нечаянно уронила его в раковину. «Если это рак, — сказала она, — пусть изловчатся и вырежут опухоль. Разве не видно, что его что-то гложет изнутри? Неужели так трудно удалить опухоль?»
Бен отхлебнул бренди. Ему виделась, словно живая, рыдающая мать, склоненная над раковиной, как будто все случилось только вчера.
— Брат проходил курс лечения. На какое-то время ему вроде стало лучше. Найти работу было нелегко, так как у него был неважный гражданский послужной список. С помощью нашего пастора, старого доброго католика, Джош получил место механика на заправочной станции. Пять лет назад у него была университетская стипендия, а теперь он менял свечи. Все-таки хоть что-то. Теперь кошмары мучили не так часто, но никто из нас не знал, что это благодаря барбитуратам. Потом дело дошло до героина. А мы и этого не заметили. Возможно, если бы я больше бывал дома… Но я был студентом и впервые в жизни начал всерьез подумывать о будущем. Врач тоже ничего не замечал. Он был майором, служил в армии, прошел Корею и Вьетнам, но так и не понял, что Джош накачивает себя наркотиками, чтобы уснуть.
Бен медленно провел ладонью по волосам и допил бренди.
— Не знаю, может, брат перетрудился, а может быть, вообще дошел до такого состояния, когда ни на что не способен. Так или иначе, все кончилось тем, что после двух лет лечения, после бесконечных молитв Святой Деве Джош поднялся к себе в комнату, надел форму, прикрепил все награды и вместо того, чтобы взять шприц, зарядил свой армейский пистолет. Все было кончено…
— Бен, я знаю, что любого сочувствия будет мало, слишком мало. Но мне больше ничего не остается.
— Ему было всего двадцать четыре.
«А тебе было всего двадцать», — подумала Тэсс, но вслух не сказала, а только обняла его.
— Мне хотелось обвинять всю армию Соединенных Штатов, а еще больше — всю военную систему. Но, подумав, я решил остановиться на враче, который должен был ему помочь. Сидел, помню, пока полиция была наверху, в комнате, где мы жили вместе, и думал: должен же был этот сукин сын хоть чем-то помочь ему… Даже мелькнула мысль, а не прикончить ли его, но тут вошел священник, отвлек меня. Он отказался отпевать Джоша.
— Не понимаю.
Это был не наш пастор, а какой-то юнец, только что окончивший семинарию, и при одной только мысли, что нужно подняться наверх, где лежит тело Джоша, он позеленел. Он сказал, что Джош в здравом уме и твердой памяти отнял у себя жизнь, а это смертный грех. Поэтому он не даст ему отпущения грехов.
— Но это же неправильно. Более того — жестоко.
— Я вышвырнул его из дома. Рядом стояла мать со сжатыми губами и совсем сухими глазами. Она поднялась в комнату, где к стене прилипли разлетевшиеся мозги брата, и сама прочитала молитву: «Ныне отпущаеши…»
— Твоя мать — сильная женщина. И, видно, по-настоящему верующая.
— А ведь всю жизнь она провела на кухне. — Бен теснее прижал к себе Тэсс, вдыхая ее нежный женский запах. — Не знаю, хватило бы мне сил во второй раз попяться наверх, но она пошла. И, глядя ей вслед, я понял: как бы больно матери ни было, как бы она ни страдала, она верила и всегда будет верить, что Джош погиб по воле Божьей.