— Как вы могли! Это вы виноваты! — Калеб поднялся и заметался по кабинету, напоминая дикого медведя, которого усади в клетку. Огромные широкие плечи, почти два метра роста, мощный прокаченый торс и предплечья, спортивная стрижка, которая достаточно отросла, чтобы волосы сейчас топорщились в разные стороны, еще больше напоминая всклокоченную шерсть. — Вы просили говорить, и мы говорили, ОНА говорила! А теперь вы ее наказываете за это?
Калеб сжал руки в кулаки и был готов к отчаянным мерам.
— Мистер Филлипс, пожалуйста успокойтесь и сядьте. Моя задача — помочь там, где я смогу помочь! И посодействовать или порекомендовать более опытного специалиста в случае, если моя помощь будет недостаточно квалифицирована.
— Мы вам что, пациенты психбольницы, значит вот как вы нас видите? — теперь протестовал Леонард. — Кэл полностью прав! Если вы наказываете нас за нашу же откровенность, о которой так просили, тогда чего вы добьетесь? Я больше и слова не скажу, и никто не скажет, вы настоящий урод! Я сразу сказал, что вся эта тема — дерьмо редкостное!
Мистер Андерс ничего не сказал, но Молли показалось, или она уловила еле заметное одобрение в уголках его губ?
Понемногу она начала понимать, что произошло.
— Я тоже не буду! Если кому и не нравилась эта страхолюдина, так это мне..
— Аманда, выбирай слова! — рявкнул Калеб, клацнув зубами.
— Какие еще слова? Почему ты ее защищаешь, Кэл? Она же на меня напала, и я ее ненавижу, но ваш поступок, мистер Андерс, еще хуже!
— То есть, Аманда, вы бы предпочли, чтобы все осталось как есть? Вы ведь еще на прошлом занятии собирались пожаловаться на нее директору. Именно вы не могли найти общий язык с мисс Дуглас и идти на уступки.
— Да… может… но это мое дело! Мне нужно было время и всего-то! Я не стерва в конце концов! — чувствуя свою вину, Принцесса начала понемногу сдаваться. — Вы не должны были так поступать! Это не честно!
— Не честно?
— Да, это дрянь полная! — разумеется там, где нападают на Аманду появляется Алекс. — Мы сами должны все решить. Мы не свиньи, которые бегут к родителям и жалуются о своих проблемах. Мы Койоты!
— Правда? — удивился учитель. — Мистер Ридд, но ведь при первой встрече именно ВЫ, выражусь вашим языком, козыряли своей фамилией и своим отцом, или вы забыли.
— Да чтоб вас! — огрызнулся Лекс. — Тогда все было несерьезно.
— А теперь?
— А теперь все по-другому. Вы заставили нас говорить, выражусь вашим языком, о наших чувствах. Так какого хрена вы трепитесь о них направо и налево?!
— Вы согласны? — Куратор обратился ко всем присутствующим. — Вы все так считаете? То, о чем мы с вами говорим, что говорит любой из вас, — это все не должно покидать этих стен?
— Да! Разумеется! Конечно! Да! — хором заговорили ребята.
— А если кому-то из вас действительно нужна помощь?
— Так мы сами и поможем! — отозвался Калеб.
— Вы? На прошлом занятии вы доказали, как ненавидите друг друга. Высмеиваете, унижаете и вам нравится это. А некоторые из вас вовсе не понимают своей вины, — мистер Андерс посмотрел на Аманду, но та совсем не поняла, что последние слова адресованы ей.
А вот Калеб покраснел. Всю эту неделю он ждал среды, чтобы увидеть девушку, так усиленно маскирующуюся под мальчика изгоя, услышать, что она будет говорить, чтобы высказаться самому, чтобы постараться понять что она думает, чем она живет, что происходит в ее голове. Чтобы сказать ей свое имя.
За всю свою жизнь Калеб так привык играть роль, которая от него требовалась, что совсем забыл, что у него есть чувства. Его собственные.
Он жил футболом — ведь в этом он был действительно хорошо. Даже когда тренер орал: «Калеб, мать твою! Ты совсем идиот?! Я высеку тебя за такую игру!» — он чувствовал себя счастливым.
«Неужели ты всерьез думаешь, что сможешь сделать спортивную карьеру? Калеб, не будь глупцом. Все давно решено, говорить больше не о чем!»
Это отец сказал ему в шестнадцать и больше Калеб не поднимал вопрос касательно спортивного будущего. Кем он может стать? Вторым Бекхемом или Роналдо? Маловероятно, но вот самым заурядным защитником, играть в сборной своего города и заниматься при этом тем, что нравится — да, именно об этом он и мечтал. В шестнадцать он понял, что мечты не имеют ничего общего с реальной жизнью.
Он спортсмен, который не парится об успеваемости, потому что хорош в футболе; в его дом на ужин приглашаются известные политические и общественные деятели; его будущее предрешено статусом отца и благонадежностью матери.
Он абсолютно не способен поддержать ни один серьезный разговор, сказать умную вещь или искрометно пошутить, но он так усиленно старается произвести впечатление если не умного, то хотя бы воспитанного и скромного юноши. Только бы не наткнуться на разочарование в глазах матери, этого он насмотрелся на годы вперед. Нужно улыбаться, стараться чтобы стол не гремел звенящим сервизом на белоснежных скатерти от Тиффани из-за его огромных неуклюжих коленей, не перепутать вилку для салата с десертной, и мысленно отсчитывать каждую секунду до окончания своего притворства.
И когда Пиппа на прошлом занятии рассказывала свою версию подверженности человека изменениям, сама того не подозревая, она затронула так глубоко сидевшую боль, что теперь ее не спрятать во льдах, не запереть в башне.
Ненависть.
Отец должен гордиться. Его репутацию нельзя опорочить. Мать должна услышать сдержанную похвалу о сыне.
Он должен. Он должен.
Среди всего этого успеха, богатства и беспечных друзей он чувствовал себя непомерно одиноким, глухонемым кашалотом, бесцельно плавающим в просторах мирового океана. Он никого не слышит, и никто не слышит его.
— Не путайте нас с шестерками. Мы не идеальные, послушные и, — Лео посмотрел на Молли, — порядочные мальчики и девочки. Вы и сами это знали. Но мы бы ни за что не стали бы болтать кому-то о том, что здесь рассказываем друг другу. Ни родителям, ни директору, ни одноклассникам, ни тем более каким-то высококвалифицированным специалистам. Это правило Койотов — мы не придаем своих! Это наш кодекс чести. А если бы и возникла какая-нибудь ситуация, то мы бы обсудили это здесь, при всех, или по крайней мере с вами, раз вы назвались нашим помощником. Но оказывается это пустые слова.
— Вы можете дать мне слово?
— Какое слово? — никто ничего не понял.
— Можете ли вы дать слово, прежде всего себе и каждому здесь, что все, о чем мы говорим никогда не коснется чужих ужей и что впредь вы будете относиться с пониманием друг к другу.
— А какой в этом смысл? Вы уже предали Пиппу. Она доверилась вам, а вы взяли и отправили ее к настоящему психиатру. Ей нужен друг, а не мозгоправ! — Калеба вновь захлестнула волна несправедливости и потери.
— Вы так думаете?
— Вы же сами сказали.
Мистер Андерс улыбнулся:
— Я сказал состояние Пиппы меня тревожит, и поэтому я обратился за помощью к своему коллеге — практикующему врачу из клиники недалеко от Бридж-тауна. Все остальное — вы додумали сами. Я не называл ему имен, лишь в общем описал то, что меня беспокоит. И если честно, беспокоит меня совсем не Пиппа. Я хотел выяснить насколько вы, ребята, понимаете всю серьезность и ответственность за свое поведение на этих уроках.
— Вы что использовали нас? — возмущался Алекс.
— Не сравнивайте себя с туалетной бумагой мистер Рид. Никто вас не использовал, это часть сегодняшнего занятия.
— Но тогда, — до громилы наконец начали доходить слова учителя, — где Пиппа?
— Подойдет с минуты на минуту. Я просил ее прийти к концу урока. Очень прошу вас ничего ей не рассказывать. Проигранная ситуация нацелена была не на Пиппу, а на вас. Я рад, что вы это поняли. И рад был услышать вашу позицию.
— Ага, а некоторые просто отмолчались, да монашка?
Все повернулись на Молли. И действительно, почему она ничего не сказала? Потому что опоздала, была не в настроении, или потому что все ее мысли занимал Скай и чертов адский праздник?