Она возвращается к столу и начинает вынимать терки и разделочные доски. На приготовление снадобий для епископа времени и так мало, даже с учетом разрешения пропускать службы, а день почти прошел. Когда она оборачивается, девушка уже стоит рядом с ней.
— Это здесь ты работаешь?
— Да, здесь я занимаюсь дистилляцией.
— А кто тебе помогает?
— С пациентками мне помогает сестра из обслуги. А в аптеке я одна.
— И тебе разрешают?
— Поскольку голос у меня такой же грубый, как мои пальцы, то считается, что от меня больше пользы здесь, чем в хоре или среди вышивальщиц.
И это верно. Даже когда она только пришла в монастырь, руки у нее были скорее как у работницы, чем как у дамы, а годы копания в земле и возни с химикатами в аптеке не сделали их краше, напротив, кожа потрескалась и покрылась пятнами. Ну а что до пения, то тут все знают: среди монастырских голосов она как гольян среди прудовых карпов. При мысли об этом Зуана улыбается. Ей-то все равно. Временами она думает, что у нее свой хор, только другого рода, где каждый ингредиент — это голос, тихий или громкий, низкий или высокий, легко узнаваемый сам по себе и способный порождать созвучия и резонансы в слиянии с другими.
При последнем подсчете в аптеке было около девяноста бутылочек. Чем не хор из лекарств! Она уже подвергла себя покаянию за гордыню, но мысль никуда не уходит. Отец понял бы ее. Он всю жизнь искал музыку природы, переданную через гармонию сфер. А в церкви, как и она, не мог пропеть и ноты.
— Как их много! — Девушка разглядывает полки. — Сколько же времени тебе понадобилось, чтобы столько собрать?
— Наверное, лучше тебе не знать, — отвечает Зуана весело. Но ей приятно, что девушка спрашивает.
— И что, в каждой свое лекарство?
— Некоторые работают в одиночку. Их называют простыми средствами. Другие смешивают для приготовления сложных.
— А вот это что? — показывает девушка на бутылку с маленьким, скрученным корешком внутри.
— Чемерица белая.
— Что она делает?
— Очищает организм.
— От чего?
— От чего угодно. Она вызывает сильнейшую рвоту.
— Хуже, чем у меня?
— Можно лишиться половины желудка, если не соблюдать осторожность.
— Вот как! А ее что, едят?
— Не в чистом виде. Она слишком ядовитая.
— Так как же она действует?
Любопытство. Не самое характерное для непокорной послушницы качество. С другой стороны, содержимое аптеки вряд ли способно воспламенить воображение девушки, если в ней нет любовных эликсиров, конечно, — но их у Зуаны, понятное дело, нет. «Средство для превращения здоровых в больных» — вот как называл их ее отец, хотя, судя по тому, что она слышала от людей о матери, он тоже страдал в свое время этим недугом, хотя и недолго.
— Кусочек корня кладут в яблоко или грушу и запекают в горячей золе. Когда плод готов, корень выбрасывают, а мякоть едят.
— А как узнать, сколько нужно корня?
— Это зависит от веса человека. Или от природы того, что требуется изгнать.
— Ты хочешь сказать, что отраву изгоняют отравой?
— В каком-то смысле. Многие ингредиенты меняют свои свойства в зависимости от того, с чем их соединить.
Девушка показывает на другую бутылку, подальше.
— А это что?
— Листья вербены.
— Какую болезнь они лечат?
— Свежие листы, приложенные к коже, лечат головную боль. Приготовленный корень — зубную.
— А в таком виде?
— Разведенные в сладком вине с мятой помогают от месячных болей.
А таковых в обители более чем достаточно, ведь собранные вместе нерожающие утробы исправно корчатся от мук, порой совершено непереносимых.
— Ха! Я знаю кое-кого, кто заплатил бы за такое снадобье целое состояние. — Теперь яд слышен в ее голосе. — А что-нибудь для избавления от нежеланных младенцев у тебя имеется?
— Нежеланных младенцев? В монастыре? — смеется Зуана.
Разумеется, сплетни всегда ходят. Монахинь представляют этакими дойными коровами для сластолюбцев от Церкви. Зараза Лютера проникает повсюду, да и неудивительно, ведь монаху, женившемуся на монахине, приходится громоздить одну ересь на другую, чтобы спасти себя — и свою отступницу-жену — от ада. Однако и в Санта-Катерине такое иногда услышишь… к примеру, об одном островном монастыре в Венеции, который исповедник превратил в срамной дом для себя в качестве единственного клиента. Говорят, весь город сбежался посмотреть, когда его жгли.