В последней части послания поневоле обращает на себя внимание умоляющая интонация
Максима Грека – он как будто предчувствует, что его могут и не отпустить. Или уже о чем-то догадывается?
Ответ из дворца не заставил себя ждать: двум афонским монахам, его спутникам Лазарю и Неофиту, великий московский князь разрешил вернуться на Афон, а Максиму Греку было велено остаться в Москве для новых переводов.
Как-то позабылось, что в грамоте на Афон Василий III просил прислать ему книжного переводчика «на время», да и то, если тот «захочет потрудиться на Руси».
Проводив афонцев, Максим Грек принялся за перевод толкований на Деяния апостольские.
К тому времени в Москве вокруг него сплотился кружок русских людей, жаждущих просвещения, как писал о таких князь Андрей Курбский – кто был «гладом духовным истаеваем».
Для московских князей и бояр многое в биографии Максима Грека было необычно: и учеба в молодости во Флоренции (этих «новых Афинах»), Милане, Болонье и Падуе, и круг его просвещенных итальянских знакомых, и рассказы об афонских монастырях, да и вообще его необычайная образованность. Ученый грек свободно оперировал в разговоре именами Пифагора, Платона, Эпикура, Сократа, Аристотеля, Гомера, Гесиода, Плутарха, Менандра – все они встречаются и в его сочинениях – и обладал энциклопедическими познаниями в самых разных науках.
«Там преподаются всякие науки, не только по части церковного благочестивого богословия и священной философии, но и всякие внешние науки и учения преподаются там и достигаются совершенства под руководством людей, усердно преданных этим наукам, каковых рачителей наук находится там великое множество», – рассказывал Максим Грек о Парижском университете («Повесть страшная и достопамятная и о совершенной иноческой жизни»). И при этом обращал внимание, что «преподавателям же этих наук ежегодно выдается значительная плата из царской казны, так как тамошний царь имеет особенную любовь к просвещению и усердие к словесным наукам».
Первое российское высшее учебное заведение подобного уровня, Академия наук в Санкт-Петербурге, откроется еще только при Петре I, через двести лет. А пока шел XVI век, и «университетами» для жаждущих знаний знатных москвичей стала келья афонского монаха в Чудовом монастыре. Среди его «вольных слушателей» были князья Петр Шуйский и Андрей Холмский, бояре Василий Тучков, Иван Сабуров, инок из княжеского рода Вассиан Патрикеев, дипломат («боярин-западник») Федор Карпов и другие влиятельные лица при царском дворе.
Русский историк С. М. Соловьев, назвавший историю «наукой народного самопознания», предложил интересную теорию: все народы, как и отдельные люди, в силу различных исторических причин также имеют свой возраст. По его глубокому убеждению, за два столетия ордынского ига в плане просвещения Русь как раз примерно на двести лет задержалась в своем развитии. Сравнивая Россию с народами Западной Европы, он пишет: «Они совершили свой переход из одного возраста в другой в XV и XVI веках посредством науки, чужой науки, через открытие и изучение памятников древней греко-римской мысли… Наш переход из древней истории в новую, из возраста, в котором господствует чувство, в возраст, когда господствует мысль, совершился в конце XVII – начале XVIII века. Относительно этого перехода мы видим разницу между нами и нашими европейскими собратьями, разницу в два века».
Такой подход помогает понять судьбу Максима Грека: ведь он оказался на Руси в то время, когда она находилась в переходном «подростковом», как известно, самом неуправляемом возрасте.
Многие исследователи называют Максима Грека бесстрашным обличителем пороков русской жизни. Но в его сочинениях есть и другое – взгляд взрослого человека на крайне невоспитанного ребенка: удивленный, сочувствующий, строгий, предупреждающий об опасных последствиях. Если бы только дети учились на чужом опыте!
«Культурность и любовь к просвещению не даются сразу, а нарастают и копятся в нациях веками и тысячелетиями», – пишет русский историк А. В. Карташев, давая объяснение образовавшемуся культурному разрыву между Россией и Европой, переживающей во времена Максима Грека эпоху Возрождения.
На Руси XVI века многие люди даже чтение книг считали проявлением ереси и формой «умопомешательства», твердя поговорку: «Кто много книг читаше, тот в ересь впадаши!»
«Во всей Московии нет ни одной гимназии, в которой юношество обучалось бы свободным наукам, также нет и ученых богословов, которые просвещали бы народ проповедями. У московитов чрезвычайно ученым считается тот, кто знает славянские буквы. Молитву Господню знают очень немногие, а Символ апостольский, десять заповедей и Богородицу знают чрезвычайно редко», – поделился своими наблюдениями живший в конце XV века в Москве секретарь иезуитского ордена Антонио Поссевино («Исторические сочинения о России XVI века»).