Однако прошел год, и европейская пресса принесла новость: каким-то образом формальные препоны оказались преодоленными, и кронштадтский мракобес времен Николая Второго был объявлен «святым».
В этой связи я привожу подлинную таганрогскую историю, связанную с именем спекулянта-церковника отца Иоанна.
С некоторых пор крупный таганрогский хлебный экспортер Иосиф Ильич Безчинский, небольшого роста старик с аккуратно подстриженной седой бородкой и карими красивыми, как у женщины, глазами приезжал на свою ссыпку расстроенный и молчаливый.
Он уже не приветствовал богатых ссыпщиков соленой шуткой, он больше не заговаривал зубы мужичку, хмуро продающему по нужде припасенный на зиму хлебушек. Не радовал его алтын с пуда скидки, которого добился в отчаянном торге старший приказчик.
— У хозяина жинка помирает, — шептались продавцы.
— Старуха Безчинская при смерти, — рассказывали дома приказчики.
И в самом деле, жизнь, видимо, покидала эту высокую статную старуху с тонкими и приятными чертами лица. Она целыми днями дремала в кровати, и только тогда, когда в комнату входил ее муж, она поднимала на него глаза, полные мольбы: «Спаси!»
Бедный старик съеживался, стискивал руки и молился в душе.
Надежда была теперь только на бога: все пятеро таганрогских врачей, каждый порознь и все вместе, объяснили Безчинскому, что у Иды Натановны рак пищевода. Это сказал на консилиуме щеголеватый врач с черными вьющимися бакенбардами, грек Диварис; это подтвердил степенный и важный доктор Лицын; это же сказали и остальные: бородатый Шимановский, бритый Вреде и молодой, еще с замашками студента, Любович.
Был еще один врач, к которому Безчинский возил больную жену. Звали его Антон Павлович, а фамилия его была Чехов. Говорили, что он писатель, но не это привлекло Безчинского, который ничего не читал, кроме местной газеты «Таганрогский вестник». Впрочем, именно в этой газете он вычитал короткое сообщение о приезде в Таганрог «довольно известного автора рассказов и комедий». Главное тут было не в рассказах и комедиях, а в том, что приезжий был врач, притом был из Москвы, стало быть, его следовало отнести к врачам столичным. Может быть, столичный врач даст какое-нибудь новое, модное лекарство против недуга Иды Натановны?!
В те дни июля 1899 года она еще не лежала пластом. Из старомодного экипажа, называвшегося здесь «дрожки», она, хоть и поддерживаемая под руку мужем, вышла довольно бодро. Ее тоже тешила перспектива полечиться у столичного доктора.
Хозяин гостиницы «Бристоль» Багдасаров, толстый мрачный старик, встретил знатных гостей у дверей. Все таганрожцы знали, что у Багдасарова брат — близнец; оба старика были на одно лицо, почему здесь десятилетиями бытовала шутка — при встрече с одним из близнецов шутники спрашивали:
— Это вы или ваш брат?
Безчинскому было не до шуток. Он лишь попросил показать номер, в котором остановился Чехов. Багдасаров, задыхаясь от жира, молча проводил его к двухстворчатым дверям. Из-за поворота коридора с любопытством выглянул второй Багдасаров, для довершения сходства одетый как и первый: в черный сюртук и полосатые брюки.
Безчинский деликатно постучал согнутым пальцем. Послышался басовитый негромкий голос:
— Войдите!
Узнав цель визита этих двух старых людей, Чехов очень вежливо и чуть смущенно сказал, что он ведь непрактикующий врач, и посоветовал положиться на мнение здешних докторов или повезти больную в Харьков к профессорам. Тогда Безчинский попросил посмотреть его жену так, ну по доброте, что ли.
Чехов вздохнул и задал замершей от страха Иде Натановне несколько вопросов, касающихся ее болезни. Решительного мнения он не высказал, но на этот раз настойчиво посоветовал повезти больную в Харьков к тамошним светилам. Казалось, он не счел ее безнадежной.
— Остановитесь в гостинице «Астраханская», — заботливо порекомендовал он Безчинскому, — там тихо и спокойно.
— Спасибо, — сказала Ида Натановна, поднимаясь. Ее муж молча низко поклонился Чехову и взял под руку жену.
Однако в Харьков им поехать не довелось. Уже назавтра больной стало значительно хуже. Она слегла. Она больше не глотала твердой пищи. Ее стали кормить молоком и сладким чаем. Доктор Диварис порекомендовал было покупать у хохлушек кипяченые сливки, но старик Безчинский с негодованием отвернулся: это был «трейф», запретная еврейским каноном пища.
Ида Натановна страдала и таяла на глазах. Вечером ей сделали укол морфия, и она забылась. Безчинский вышел на цыпочках в столовую, где его уже давно поджидал старинный приятель и однолетка, бакалейщик Чуйко.
— Шо я вам кажу, сосед, — заторопился Чуйко, с жалостью глядя на измученное лицо Иосифа Ильича. — Хотить, кажу, выходить свою Идочку?
— Ну? — спросил Безчинский.
— Не «ну», а шлить, сосед, эстафету до самого батюшки Иоанна Кронштадтского, нехай помолится!
— Ерунда, — сказал Безчинский, но подошел ближе. Он, конечно, хорошо знал все, что рассказывали да и писали о протоиерее Андреевского собора в Кронштадте, отце Иване Сергееве, известном под именем Иоанна Кронштадтского.
Это был ловкий малый! Сын дьячка из Архангельской губернии, Иван Сергеев сумел обратить на себя внимание, еще будучи воспитанником Петербургской духовной академии. Во время занятий он вдруг дико вскрикивал. Преподаватель спешил к нему и убеждался, что на лице нарушителя тишины сияет восторженность и из его глаз капают слезы умиления. Он объяснял, что такая-то строчка «священного писания», так сказать, нестерпимо растрогала его… А перед выпуском Сергееву, по его словам, приснился чудесный сон: он-де стоит в Кронштадтском соборе и видит там самого господа бога. Надо сказать, что выпускников академии ждало своеобразное «распределение», их посылали в затерявшиеся в глуши церкви в отдаленных губерниях. Кронштадт же — тут вот, рядом с Петербургом, рукой подать. К тому же тамошний собор на виду у церковного начальства. «Вещий сон» сыграл свою роль: молодого священника послали служить в Кронштадт.
Молодой поп повел себя здесь весьма инициативно. Он произносил в соборе черносотенные речи, умело рекламировал себя через церковную и придворную печать, ввел в практику дикие сцены массовых исповедей, кстати сказать запрещенных православными канонами, но оказавшихся вполне способными конкурировать с сектантскими радениями и потому, видимо, не встретивших сопротивления со стороны синода. Мало того, синод вскоре возвел Иоанна в высокое церковное звание первоприсутствующего святейшего синода, что для простого священника было беспрецедентно. А главное, к отцу Иоанну потекли огромные суммы пожертвований.
Ежедневно у пристани в Петербурге его ожидали княжеские кареты и купеческие рысаки. Он стал вхож в царский дворец… Когда после смерти Иоанна возникло судебное дело — спор о наследстве, у «народного печальника» оказался капитал в десять миллионов рублей и огромное разнообразное имущество, в том числе уникальные бриллианты. Особенно почему-то поразило судебного пристава, совершавшего опись имущества умершего по требованию жадных наследников, что в шкафах и кладовых будущего святого оказалось двести шестьдесят бутылок заморского самого дорогого вина и… сто пятьдесят пар шелковых кальсон…
Видимо, главным источником обогащения Иоанна были гонорары за мнимые исцеления больных. Эта слава пришла к отцу Сергееву после знаменитого «исцеления» якобы глухонемого старичка, которого доставили в Кронштадтский собор «иоаннитки» из монастыря его имени (собственно, гарем священника Сергеева) в момент наивысшего напряжения «общего покаяния», которое, по свидетельству тогдашних газет, напоминало всеобщий сумасшедший дом. Старичок послушно мычал. Но вот, поставив пациента перед собой, отец Сергеев звучным голосом привлек к нему всеобщее внимание, простер руки, закатил глаза — и старичок, превозмогая пьяную икоту, заявил, что он теперь слышит райскую молитву святого отца. Дело было сделано. Репутация целителя настолько твердо закрепилась за кронштадтским попом, что, когда заболел наследный болгарский князь Борис, к нему вызывали для исцеления отца Кронштадтского. У Бориса была чепуховая «инфлуэнца», как тогда называли грипп, и он все равно оправился бы очень скоро. Но это не помешало всей печати публиковать «благодарственные телеграммы» из Софии. Кронштадтского приглашают «для исцеления» ко двору кайзера в Берлин: у кайзера сухая рука, а вдруг поможет православный целитель? Нет, не помог. Неважно! Иоанн вызывается в Ливадию к умиравшему Александру Третьему. Царь все же умер, но влиятельная черносотенная газета «Новое время» оповестила, что «государю от руки и молитвы о. Иоанна стало легче». Реклама делала свое дело.