Наблюдать за ее работой - все равно что наблюдать за работой самого себя.
Я приклеиваюсь к экрану компьютера, часами наблюдая за тем, как она набрасывает композицию и начинает вводить цвет.
Стук Сони в дверь застает меня врасплох. Я сижу, нахмурившись, когда она просовывает голову внутрь.
— Можешь выходить. — Она ухмыляется. — Панель убрана.
— Хорошо, — говорю я. — Ненавижу всю эту возню.
Она заходит в мой кабинет, чуть не споткнувшись о сумку для гольфа, стоящую прямо за дверью.
— Тебе ведь нравится эта игра, правда? — говорит она.
— Это игра для ума, а не для тела. Так что да, мне нравится. Тебе стоит заняться этим самому. Ты прекрасно знаешь, как много дел делается на поле для гольфа.
— Я знаю, — бунтует Соня, бросая на мои клюшки ядовитый взгляд. — Хочешь просмотреть их баллы для финалистов?
—Нет.— Я качаю головой. — Я уже решил.
Соня берет в руки папку со всеми кандидатами, которых я должен был просмотреть, и выражение ее лица становится покорным.
— Дай угадаю..., — говорит она.
— Это будет Мара Элдрич.
Я киваю.
— Хм, — говорит она, поджав губы. — Это будет раздражать членов комиссии. Ты же знаешь, они любят высказывать свое мнение...
— Мне плевать, чего они хотят, — огрызаюсь я. — Я финансирую грант и половину их бюджета на год, так что они могут смириться и делать то, что им говорят.
— Хорошо, я скажу им, — говорит Соня, как всегда покладистая. Она знает, что основными пунктами ее должностной инструкции являются послушание и осмотрительность.
Тем не менее она задерживается в дверях, ее любопытство слишком сильно, чтобы его сдерживать.
— Если уж на то пошло, я бы тоже выбрала Мару.
— Это потому, что у тебя есть вкус, — говорю я. — В отличие от остальных.
— Как ты ее нашел? — Соня говорит с притворной непринужденностью.
— Ее порекомендовал другой художник.
Я вижу, что Соня умирает от желания услышать больше, но она уже переходит границы моего терпения.
— Мне не терпится увидеть, что она придумает для New Voices, — говорит она.
Я уже отвернулся к экрану компьютера, наблюдая, как легкая фигурка Мары изгибается и вытягивается, чтобы покрыть краской огромный холст.
Соня замешкалась в дверях.
— Кстати... Джек Бриск увеличил свое предложение по твоему «Olgiati». Он готов заплатить 2,4 миллиона и обменять на тебя своего Пикассо.
Я фыркнула. — Не сомневаюсь.
— Я так понимаю, это отказ?
Я жестом указываю на сверкающую модель солнечной батареи, висящую на почетном месте прямо перед моим столом. Где я вижу ее каждую минуту, каждый день, не уставая от нее.
— Это единственное сохранившееся произведение величайшего мастера итальянского стекла. Его техника до сих пор не превзойдена в современную эпоху. И кроме того, она чертовски красива – посмотри на нее. Посмотри, как оно светится. Я бы не продал его Бриску, даже если бы он вырезал сердце из своей груди и протянул его мне.
— Ладно, Боже мой, — говорит Соня. — Я скажу ему, что оно имеет сентиментальную ценность и ты не заинтересован в продаже.
Я смеюсь.
— Сентиментальная ценность? Наверное, ты права - я купил его на наследство, когда умер мой отец.
Соня замирает. — О, ты купил? Прости, я этого не знала.
— Верно. — Я улыбаюсь. — Можно сказать, я праздновал.
Соня смотрит на меня, обдумывая сказанное.
— Великие мужчины не всегда становятся великими отцами, — говорит она.
Я пожимаю плечами. — Я не знаю. Я не знаю ни одного хорошего отца.
— Ты такой циничный, — печально качает головой Соня.
Мой взгляд уже вернулся к фигурке Мары на экране компьютера.
Толстой говорил, что счастливые семьи все похожи друг на друга, а несчастливые - несчастливы по-своему.
Может быть, мрачное детство Мары и типично, но я все равно хочу узнать ее историю.
Она разжигает мое любопытство, что случается крайне редко в наши дни, когда я не могу проявить интерес ни к кому и ни к чему.
Словно зная, о ком я думаю, Соня спрашивает: — Ты хочешь сообщить Маре хорошие новости или это должна сделать я?
— Ты ей скажи, — отвечаю я. — И пусть она не знает, что это от меня.
Соня хмурится. — Почему ты всегда так не хочешь, чтобы кто-то знал, что ты хороший парень?
— Потому что я не хороший парень, — говорю я ей. — Ни капельки.
14
Мара
Рано утром я наконец смываю кисти и мою руки в сверкающей раковине из нержавеющей стали в углу.
Я работала всю ночь напролет, и теперь мне предстоит обеденная смена. Но я ни о чем не жалею. Эта картина оживает так, как я еще никогда не чувствовала. Я бы хотела продолжать работать над ней прямо сейчас.