Очки Дэнверса упали с его лица. Они лежат в нескольких футах в стороне, словно пара пустых глаз, смотрящих на меня.
Сам Дэнверс лежит лицом вниз, поэтому я не вижу его выражения.
Мне не мешало бы заглянуть ему в лицо. Я уже делал это раньше. Я наблюдал страх, муки, страдания, которые в конце концов переходят в тупую покорность, а затем в абсолютную пустоту смерти. Жизнь закончилась, погаснув в бесконечной пустоте вселенной. Возвращение из небытия, как искра от костра, исчезающая в ночи.
Я могу насмехаться над ним, пока убиваю.
Но я не делаю этого. Какой в этом смысл? Через мгновение он исчезнет навсегда. Это для меня, не для него.
Его борьба становится все слабее, всплески усилий - все дальше, как у плывущей, умирающей рыбы.
Я давлю на его горло так же неумолимо, как и раньше.
Я не чувствую сочувствия. Ни вины. Этих эмоций я никогда не испытывал.
С академической точки зрения мне известен весь спектр человеческих эмоций. Я тщательно изучал их, чтобы имитировать их влияние. Но они не имеют надо мной власти.
То, что я чувствую, я чувствую очень сильно: ярость, отвращение и удовольствие.
Это элементарные силы внутри меня, как ветер, океан и расплавленный камень.
Я должен жестко контролировать их, иначе стану не лучше Шоу, рабом своих импульсов.
Я убиваю Дэнверса не потому, что хочу.
Я убиваю его, потому что должен.
Он был раздражителем, неудобством. Ничтожное, сопливое, завистливое пятно дерьма. Он не заслуживает ничего большего, чем это. На самом деле, он должен быть в почете, потому что я сделаю из него больше, чем он когда-либо мог сделать сам. Я увековечу его, чтобы его искра горела ярче хотя бы на мгновение.
Я слышу треск ломающейся подъязычной кости.
Его тело замирает. Через три минуты я освобождаю его.
Затем начинается разделка.
Во время работы я чувствую себя целеустремленным. Я стимулирован, заинтересован, горю от удовлетворения.
Такое чувство я всегда испытываю, когда создаю искусство.
Эта скульптура просто восхитительна. Это моя лучшая работа.
Я показываю ее в "Oasis", где, как я знаю, Шоу тоже выставит свою последнюю работу.
Ни одна из костей не является узнаваемой: ни ребро, ни нижняя челюсть, ни бедренная кость. Я обработал их напильником, обмакнул в золото и установил в совершенно новом порядке. Тем не менее, их линейная, органическая форма сохранилась. Скульптура живет, так, как никогда бы не жила, если бы была сделана из позолоченного металла или камня.
Реакция мгновенная и восторженная.
— Боже мой, Коул, ты превзошел самого себя, — вздыхает Бетси, глядя на скульптуру как на идола. — Как ты ее назвал?
— Хрупкое эго, — отвечаю я.
Бетси смеется.
— Как нехарактерно самоуничижительно, — говорит она.
Я ничего не говорю в ответ, потому что, как обычно, Бетси совершенно не понимает, о чем идет речь.
Я не ссылаюсь на собственное эго, которое несокрушимо.
Не успеет закончиться вечер, как моя скульптура будет продана за 750 000 долларов какому-нибудь новоиспеченному технологическому миллиардеру.
— Они планируют переплавить ее на золото? — кисло говорит Аластор.
Он никогда не продавал скульптуру и за половину этой суммы.
— Не думаю, что кто-то покупал мои работы только для того, чтобы уничтожить их, — говорю я, напоминая Шоу, что одна фундаменталистская церковь купила одну из его картин только для того, чтобы поджечь ее. Это было в его ранние годы, когда он был провокатором, а не продавцом.
Сегодня он не в настроении насмехаться. Его лицо выглядит одутловатым из-за слишком тесного воротника рубашки, широкая грудь вздымается и опускается слишком быстро.
Он смотрит на скульптуру с нескрываемой завистью.
У Шоу есть талант, это я могу признать.
Но у меня его больше.
Затем, в самый разгар раздражения и недовольства, выражение его лица меняется. Наступает понимание.
— Нет..., — мягко говорит он. — Ты не...
Мне не нужно подтверждать это и не нужно отрицать. Истина очевидна для всех, у кого есть глаза, чтобы видеть.
Аластор испускает чувственный вздох.
— Твои действия... . — говорит он. — Выставить их на всеобщее обозрение...
На короткое время он отбросил свою ревность. Я отбрасываю свою ненависть.
Мы смотрим на скульптуру, разделяя момент глубокого удовлетворения.
Затем его импульсы берут верх, и он не может удержаться от насмешки: — Чтобы побудить тебя к созданию великого искусства, потребовались незначительные слова маленького человека.