Мои воспоминания, которые весьма красочно и неоднократно описывал мне Иван Николаевич, прервались стуком двери, и его мама вышла из кабинета, подойдя ко мне.
— Зайди в кабинет, директор хочет с тобой поговорить.
— Ты меня бросаешь? — я поднял взгляд, чтобы хорошо запомнить её лицо. Сам Иван рассказывал, что он тогда был в какой-то прострации и мало что понимал, осознание произошедшего наступило только вечером этого же дня.
Женщина отвела взгляд, и поджала губы.
— Иван, я сказала, зайди в кабинет! — повторила она.
Я, понимая, что даже если сейчас упаду и буду биться в истерике, то только ухудшу своё нынешнее положение, поэтому поднял ранец, и не оглядываясь вошёл в кабинет.
— Доброе утро, — поздоровался я с женщиной, необъятных размеров, имевшей сиреневые волосы, стянутые на голове в тугой пучок волос. Большие очки из дешёвого оранжевого пластика, только что чудом висели у неё на носу.
— Сразу начну с главного, — она посмотрела на меня словно на вошь, и цедила слова по капле, словно воду из графина, — если будешь слушаться воспитателей, то твоя жизнь будет хорошей, если нет, она весьма усложнится. Ясно?
— Да.
— Да, Инесса Владимировна.
— Да, Инесса Владимировна, — послушно повторил я за ней.
— Отлично, — её взгляд если и стал теплее, то не больше, чем на один градус, — сейчас я выделю тебе сопровождающего, он покажет твою комнату и кровать. Выучи все правила нашей школы наизусть, в понедельник тебя о них спросят. Понятно?
— Да, Инесса Владимировна.
Она хмыкнула, затем вышла за дверь и через пять минут вернулась, в сопровождении крупного парня, с короткой причёской и такими огромными кулаками, что мне стало по-настоящему страшно. Об этой опознавательной черте мне рассказывал Иван, сказав, что этот Илья Подгубный — так звали подростка, был первый кто его серьёзно избил в жизни. До этого школьные драки или выяснения отношений между дворами были просто лёгким массажем по сравнению с тем, что произошло этим вечером, когда его привезли в интернат и продолжались целую неделю после. У местных — это называлось пропиской новичков, чтобы они сразу понимали, куда попали и кто здесь главный и никого не волновало ребёнок какой семьи, попал в интернат. Если ты попал сюда, ты должен был подчиняться местным правилам и негласным законам.
— Илья, будь добр, проводи Ивана, думаю поселим его в четвёртой комнате, там было свободное место.
— Слушаюсь Инесса Владимировна, — подобострастно ответил тот, а женщина лишь отмахнулась рукой, показывая, что мы можем проваливать.
Поднимались по лестницам на третий этаж молча, мы молча и также зашли в комнату на которой висела медная, начищенная до сверкающего блеска цифра «4», и отовсюду на меня смотрели дети или подростки различных возрастов. Насколько видел я, здесь были как семилетки, так и моего возраста, причём в одном крыле жили только мальчики, а во втором, отгороженном от первого и лестницы железной решёткой, виднелись девичьи лица.
Открыв дверь и пройдя внутрь, сопровождающий обратился к лежащему на кровати подростку.
— Пузо принимай новое мясо.
— Губа, ну чё б…ть, к нам то, — возмутился тот, — только свободно дышать стали, посели его к Сиплому.
— Корова сказала сюда, значить сюда, — тот не повёл и ухом, — введи его в курс дела.
— Хорошо, — тот покорно кивнул.
Выходивший подросток жадно посмотрел на мой ранец, но всё же вышел.
Лежавший на кровати, едва закрылась дверь, тут же сорвался с места, и походя, врезал мне под дых, забрав ранец, когда я сложился, хватая воздух ртом.
Подросток судорожно выбрасывал мои вещи, которые были там аккуратно сложены и не найдя ничего интересно для себя, разочарованно вздохнул.
— Б…ть, ещё один нищеброд.
Кинув ранец на пол, он вернулся на сильно скрипнувшую панцирную кровать, и щёлкнул пальцами. С соседней кровати тут же бросился к нему подросток лет десяти и подбежав, опустился перед ним на колени.
— Резче Заяц, резче надо выполнять команды, — пожурил позвавший и дал ему лёгкий щелбан.
— Пузо, — поканючил тот, — ну я же отдал тебе свой обед, прости меня.
— Давай займись нищебродом, тогда прощу, — смиловался тот, — да и за ужином хлеб мне с маслом отдашь ещё.