— Мне надо выпить, — говорит он.
— Ну… пойдём?
— Подожди, — Чан стягивает с себя свитшот и надевает на Чонина, помогая всунуть руки в рукава. — Так лучше?
Чонин умирает с заботливого Чана и запаха его парфюма на вороте кофты. В моменты, когда Кристофер добровольно отдаёт свои вещи (а не Чонин крадёт их), он чувствует себя особенно
ценным и любимым. Это конечно не высшая степень доверия, но весьма трогательная.
— Да…
— Не подумай, ты отлично выглядишь… даже очень. Тебе так будет комфортнее?
Вспоминая все страдания и старания Феликса по поводу его внешнего вида, Чонин отрицательно мотает головой:
— Спасибо, но так жарко. Наброшу сверху, ага? — Чонин улыбается наклонив голову, и стягивает свитшот, накидывая его на плечи.
Чан прикрывает глаза:
— Ага, прелестно. Пошли.
В баре Чонин заказывает почти половину сладких коктейлей, аргументируя тем, что «это про запас, чтобы потом не бегать», и под недовольное бурчание Чана (он, конечно же был против, но сегодня же день рождения Чонина, как-никак), они несут целых два подноса к столику, который уже успели занять Минхо с Феликсом.
— Чонина, детский алкоголизм не лечится, — Феликс принимает один поднос, ставя его на стол, Минхо проделывает то же с подносом из рук Чана.
— Уже не детский. Бог мой, Чонин, прекрасно выглядишь! — Минхо поднимает свой стакан в честь Чонина и тут же отпивает из него.
Крис закидывает руку на плечо Яна, Минхо тут же разводит руками, мол «не обессудьте». Феликс бьёт его по плечу и Минхо мажет губами по виску парня, по-свойски притягивая его к себе.
Чонин глупо улыбается, наблюдая за этой картиной. Два ревнивца, ей Богу… И к кому? Чонина к Минхо? Минхо к Чонину? Даже звучит смешно, представьте.
Парни усаживаются на довольно скромных размеров диванчик напротив Феликса с Минхо, и Чонин сразу же прилегает на рандомный коктейль, который, по его мнению, выглядел симпатично.
Минхо говорит, что это пина колада, Чан говорит, чтобы Чонин не переусердствовал с выпивкой, Феликс снимает всё это на телефон.
— Классика, — Минхо дёргает подбородком на новый коктейль в руках именинника. — Космополитен.
— Он крепкий, — говорит Чан.
— То, что нужно! — парирует Феликс.
Они пьют за день рождения, за родителей, за усопших и покинувших их. Никто не понял, но потом стали пить за любовь, за хороший секс и за ахуенную рубашку Чонина (к удивлению, тост поступил от Чана). Пили на брудершафт, на желание (не всегда приличное: примерно каждое второе призывало раздеть кого-нибудь), с локтя и других частей тела. Феликс даже извернулся и умудрился выпить шот, поставив его на свою ступню.
В общем, сегодня пили, и пили много — до неприличия.
— Я хочу выпить за… — Чонин взмахивает бокалом, отчего оттуда проливается добрая половина. Придумать за что бы ещё можно выпить не получается, — просто хочу выпить.
— Мы так и поняли, — хихикает Феликс.
За это время Чан извёлся: он жутко волновался за Чонина, старался подсовывать ему самые лёгкие напитки, постоянно спрашивал о его состоянии, хоть и сам уже был достаточно пьян, чтобы положить на это болт.
А ещё Чонин сегодня безумно горячий. И возможно это первая причина, почему Чан так извёлся.
Расстегнулась и четвёртая пуговичка, оголяя аккуратную полосу между грудными мышцами. Чан умирает. По шее медленно сползает капелька пота, обходит кадык и оставляет за собой заметный мокрый след. Хочется выцеловать эту дорожку. Чонин садится на колени к Чану, потому что ему так захотелось. Он просто издевается.
Чан в свою очередь не упускает возможности коснуться Чонина там, где ему позволяют рамки приличия. Плечо, покрытое тонкой тканью рубашки — Чан даже чувствует текстуру кожи; колено, обтянутое джинсой (он всё ещё тащится, как школьник); и в конце концов, рука. Он переплетает свои пальцы с длинными, музыкальными — чониновыми, и чувствует себя дома, даже когда кругом шумная толпа, а колонки долбят так, будто хотят взорвать перепонки всем, кто сегодня здесь находится.
Возможно, такие места не для него. Чонин тоже потерял былой восторг от обстановки и из ярких эмоций на его лице можно было увидеть только отвращение. Он лениво потягивает свою газировку из трубочки, обводя глазами зал. Минхо с Феликсом смылись куда-то, оставив этих двоих наедине (угадайте по чьей инициативе), толпа постепенно начала сгущаться.
— Там какой-то парень сблевал на бюст девушки, — Чонин вглядывается в дальнюю часть зала и тут же отворачивается. — Интересно, как он потом будет смотреть ей в глаза?
Чан ухмыляется, пытаясь найти развернувшуюся трагедию, но быстро сдаётся.
— Вряд ли кто-то из них это вспомнит.
— Хочу… — Чонин закусывает губу, исподлобья смотря на Чана. Чан задерживает дыхание. — Домой.
Возможно сбежать отсюда было лучшей идеей. Лучшей за этот вечер. Чан оставляет сахарные прикосновения на спине Чонина, когда они стремительно пробираются сквозь толпу танцующих прямиком к выходу, целует его в загривок, когда они ждут такси, спрятавшись в тени дерева, и обвивает руками его плечи, когда Чонин пытается подпеть музыке, доносящейся из клуба, в которой слов нет вовсе.
Слова не нужны. Ни в песне, ни сейчас.
«Удивлён, что вы уехали только сейчас. Люблю вас, котики ;)» — пишет Феликс в смс-ке, которую Чонин получает уже в такси.
Когда они заходят в квартиру Чана, градус давления повышается на пару единиц. Они стоят друг напротив друга в тесной прихожей, Чонин опускает глаза на свои кеды.
— Сначала стоит снять пальто? — улыбается Крис.
Определённо стоит.
Чан аккуратно вешает его на плечики, расправляя каждую складочку велюровой ткани, снимает пару пылинок с ворота, наконец отправляет его в шкаф, и медлит, не решаясь поворачиваться обратно к Чонину.
— Чан…
— Да, малыш?
Чонин проводит рукой по линии позвоночника, затем обвивает торс руками, прижимаясь щекой к широкой спине.
— Я… я схожу в душ?
— Ты справишься там без меня?
Сейчас не справится.
У Чана натурально кружится голова, когда ему приходится наблюдать, как Чонин плавно стягивает с себя элементы наряда, будто специально, дразнясь (ему только кажется). Перевозбуждённый мозг принимает всё в два раза ярче.
На деле же трясущиеся руки Чонина не могут совладать с пуговицами на рубашке: алкоголь таки сделал своё дело.
— Помоги расстегнуть.
Чан подрывается со стиральной машины, на которой он удобно устроился — не хватало только попкорна, — и подходит к Чонину, перехватывая инициативу в его раздевании на себя.
Всё внимание сосредоточено на чёртовых пуговицах, а не на вздыхающем сверху Чонине, не на его вздымающейся груди и неразборчивых речах прямо на ухо. Пуговицы.
Холодные пальцы то и дело касаются оголённой кожи, вызывая волны мурашек у Яна. Он перехватывает руку Криса и тянет на себя, прижимаясь к нему всем телом.
— Мы поцелуемся уже сегодня, или нет?
— Нини, рубашка! Душ? Я не знаю.
Абсурд. Оба весь вечер медлят, ходят вокруг да около, боятся, как дети.
Чонин пьянее (и смелее — но только сегодня), первым подаётся вперёд, сокращая расстояние. Он касается кончиком носа носа Чана, фыркает и игриво улыбается.
Последняя пуговичка была расстёгнута.
Тонкая воздушная ткань медленно сползает с острых плечей, Чан не может отказать себе в удовольствии взглянуть на это.
— Ты волшебный, — заворожённо шепчет он. — Ты сегодня весь вечер меня с ума сводишь, малыш.
— Теперь можно, — неоднозначно отвечает Ян. Рубашка летит на пол.
Руки на талии, на шее и груди; пересчитывают рёбра, и когда насчитывают по двенадцать с каждой стороны, снова опускаются на талию, впиваясь в тонкую молочную кожу короткими ногтями.
Звук шуршания грубоватых ладоней о кожу сводит с ума. Этот вечер сводит с ума.
— Крис… — имя почти теряется в стоне, вызванный губами на ключицах — останутся отметки — Чан с этим не осторожничает.