К восьми часам начали поступать первые результаты. Большая карта Америки на экране была расчерчена на штаты. Если в штате победил Рейган, он загорался синим цветом, если Картер — красным. И вот началось. Вермонт — синий. Мэйн — синий. Нью-Хэмпшир — синий. Массачусетс — эта вотчина демократов и семейства Кеннеди — синий. Нью-Джерси — синий. Нью-Йорк — синий. Красными пятнышками надежды мелькнули Род-Айленд, Делавер, Мэриленд. И снова — синий, синий, синий.
Настроение в комнате менялось на глазах. Изумление, растерянность, горечь на лицах. Шум стих, хождение прекратилось. Кто-то налил себе вина в пивную кружку и выпил не отрываясь. Карта на экране продолжала синеть. К двенадцати часам синяя волна достигла западного побережья. Невада, Калифорния, Орегон...
Гости расходились подавленные. Рейган победил в 44 штатах, набрал 489 голосов выборщиков против 49 за Картера. Впоследствии мне довелось прочитать рассказ о том, как одна нью-йоркская журналистка прореагировала на избрание Рейгана: «Он не мог победить! — воскликнула она. — За него не голосовал никто из моих знакомых!»
В России мы считали само собой разумеющимся, что всякий образованный и интеллигентный человек должен оыть — хотя бы в душе — против кремлёвских заправил. В американском политическом раскладе проступавшая картина выглядела намного сложнее. Но и здесь ругать и осуждать правительство было таким же священным долгом «хозяев знаний». Как заметил в письме на родину российский социолог Владимир Шляпентох, «за всё время пребывания здесь я ни разу не встретил кого-нибудь, кто серьёзно поддерживал бы нынешнюю администрацию. Хвалить правительство или просто не критиковать его — плохой тон»[8].
Думали ли мы, уезжая из СССР, что когда-нибудь окажемся в стране, где самым опасным делом для нас будет сказать доброе слово о собственном президенте?
NB: Политические убеждения вырастают на одну сотую — из наших знаний, на пять сотых — из рассуждений, всё остальное — из страхов и упований. В демократическом государстве процесс взвешивания наших страхов и упований называется «выборы».
3. Разлад
Первые тучки на горизонте
С чего началось охлаждение между нами и Профферами? В какой момент? Видимо, трещинки накапливались постепенно, незаметно проникали вглубь, сливались где-то там, в темноте души, и мост, соединявший нас, в конце концов, не выдержал — рухнул.
Вспоминается эпизод: Карл и Эллендея пригласили меня и Аксёнова на «военный совет». «Что можно сделать с нью-йоркской “Руссикой”?» Это был магазин русской книги, который быстро начинал расширять и издательскую деятельность, готовился издать собрание сочинений Цветаевой. «Руссика» давно уже раздражала Профферов тем, что затягивала платежи за посланные им книги, но при этом требовала новых отправок. «Да-да, сегодня уже бросили чек в почтовый ящик. Пожалуйста, пришлите романы Набокова, по десять экземпляров каждого». Им верили, посылали, но чека всё не было. («Ах-ах, наверное, почта проклятая потеряла!») И вот теперь они стали издателями, конкурентами на довольно тесном рынке. Нельзя ли как-нибудь задушить их? Например, организовать бойкот, чтобы и другие русские издатели перестали посылать свои книги в этот магазин?
Мы с Аксёновым переглядывались, разводили руками. Любая редакция, занимавшаяся выпуском неподцензурной русской литературы, виделась нам соратницей в общей борьбе. Мы просто забывали, что на неё можно смотреть как на конкурента. Ну да, мы оба имели связи во франкфуртском «Посеве», в лондонском «Оверсис», в парижском «ИМКА-Пресс», в иерусалимском «Малере». Но обратиться к ним с такой странной просьбой? Не пошлют ли нас подальше — перечитать заповеди свободной рыночной конкуренции?
Профферы обиженно поджимали губы, очередное обвинение невидимо падало в копилку с надписью: «Нелояльность к “Ардису”».
В другой раз я сам задел тот же больной нерв. В издательстве — я видел — быстро росли горы неплохих рукописей, присылаемых из России. За каждой из них стоял живой человек, который решился бросить вызов системе, поставить на карту свою судьбу, может быть, даже отправиться в места отдалённые вслед за Синявским, Даниэлем, Амальриком, Буковским. Но было очевидно, что при темпах работы «Ардиса» хорошо если одна десятая этих рукописей имела шанс быть опубликованной у нас.
— Карл, — сказал я в какой-то момент, — ведь вся эта гора прозы и стихов не имеет шансов выйти в «Ардисе». А люди там ждут, верят, надеются. Почему бы не отправить хотя бы часть в другие издательства и журналы?