На выступлениях перед читателями в книжных магазинах Петербурга порадовали встречи с бывшими одноклассниками и однокурсниками: Игорем Архангельским, Гариком Сегалом, Цилей Червонной. Протягивали для подписи не только новые, только что купленные книги, но и сохранившиеся с советских времён. Один даже протянул синенький томик «Без буржуев» — не боялся хранить тамиздат целых двенадцать лет.
В советские времена нам не раз доводилось слышать от деревенских, что они сразу отличают дачников из Ленинграда от дачников из Москвы. «По какому же признаку?» — спрашивали мы. «Ленинградские повежливее будут», — отвечали селяне. Я вспомнил этот комментарий, когда обратил внимание на любопытную деталь: во всех ленинградских книжных магазинах для встречи было выделено специальное пространство, расставлены рядами несколько десятков стульев для собравшейся публики; во всех московских стул был только для выступавшего, а слушателям приходилось стоять, опустив на пол портфели и кошёлки с покупками, и то и дело тесниться, пропуская покупателей, бродивших по магазину.
На книжной ярмарке в московском Центральном доме художника произошла короткая, но радостная встреча с Василием Аксёновым. Увы, ей суждено было оказаться последней — через два года его не стало.
К Найманам удалось вырваться на целый день. Анатолий отмечал своё семидесятилетие на год раньше меня, но я всё же произнёс за столом свой запоздалый тост примерно такого содержания:
— История театрального искусства содержит много рассказов о монархах, имевших собственный театр. У Елизаветы Английской был «Глобус», возглавляемый Шекспиром, у Людовика Четырнадцатого — «Комеди Франсез» с Мольером, у Николая Первого — императорский театр с Гоголем, у Иосифа Первого — МХАТ со Станиславским и Булгаковым. Так что иметь собственный театр — это безусловно привилегия королей.
К чему это вступление? А к тому, что наш юбиляр проявляет свою одарённость в разных жанрах. Сегодня один за другим выходят сборники стихов Наймана-поэта — и этому можно только радоваться. Сотни тысяч читателей зачитываются его романами — и это прекрасно. Критик, мемуарист, переводчик — он всюду оставил след своего талантливого пера. Но есть один жанр, в котором он неподражаем, но известен только нам — его друзьям и близким. Да, великолепный, блистательный театр Наймана принадлежал только нам — а это означает, что он одарил нас королевской привилегией!
Сколько чудесных часов мы провели в этом театре! Как замирали в ожидании каждой новой сцены! Как обливались слезами от смеха! Как разворовывали по кускам его искромётные импровизации и разносили их, порой забывая сослаться на автора. В отличие от Райкина, Жванецкого, Раневской, его талант мог сверкать перед нами — за нашими столами — без оглядки на цензуру. Живи же много-много лет, дорогой юбиляр, и не лишай нас бесценной контрамарки на новые спектакли.
NB: Да, много гигантских многонациональных империй распалось в веке XX. Но неужели в веке XXI нам суждено увидеть и разгром великой империи Гутенберга наступающими ордами племени Интернет?
«Новый Вавилош
В лекциях студентам я пытался описать один скрытый фермент литературного произведения очень для меня важный. Назвал его «оправдание полившейся речи». Например, поэт может взяться за перо, чтобы воспеть возлюбленную, воззвать к современникам или к Богу, заклеймить порок, послать привет ушедшим в мир иной — Наполеону, Барклаю-де-Толли, Джону Донну, Марии Стюарт, Роберту Фросту. «А вы, надменные потомки», «Мой милый, что тебе я сделала?», «Губ шевелящихся отнять вы не могли» — это всё кусочки яростных диалогов, которые кипят в душе поэта и выплёскиваются на современников естественно и оправданно, как буря с градом и молниями. Если же мы не ощущаем внутреннего порыва за строчками стихов, у нас возникает тягостное подозрение, что поэт заговорил лишь для того, чтобы покрасоваться мастерством рифмоплётства.
Прозаикам легче. Открыть рот, чтобы рассказать историю, — дело всегда заведомо оправданное. Отгого-то так часто возникает неловкость при чтении писателей «бессюжетных», даже таких талантливых, как Пруст или Джойс. Но самый выигрышный, самый «оправданный» жанр — семейная хроника, эпопея с многими героями. «Форсайты», «Будценброки», «Семья Тибо», да и наши «Господа Головлёвы», «Детство, отрочество, юность», даже какой-нибудь «Клим Самгин» или «Хождение по мукам» содержат этот оправдательный фермент: автор не просто пишет, а как бы возрождает почётную традицию летописания.