«...Они пришли в мою деревню две недели назад. Пятеро вооружённых. Выстроили всех на площади. Мужчин — в один ряд, женщин и детей — в другой. Сначала пошли вдоль ряда мужчин. “Кто староста?” — “Я”. Бах, бах! Староста лежит на земле. Следующему в ряду: “Теперь ты будешь староста. Отвечаешь за остальных головой”. Идут дальше. “Записываешься во Вьетконг?” — “У меня жена, трое детей, старуха мать...” Бах-бах! Следующему: “Записываешься во Вьетконг?” Ну кто тут посмеет сказать нет? Потом со списками, взятыми из сельской конторы, идут вдоль ряда женщин. “Имя? Фамилия? Так, у тебя муж — сын — брат — предатель, служит американским агрессорам. Передай ему: если через месяц не вступит во Вьетконг — и ты, и все твои дети мертвы”. Вот так они пополняют свои ряды. Как я могу не подчиниться, обречь на смерть свою жену и маленького сына? Вошли в деревню пятеро — вышел отряд в тридцать человек. Да нас ещё — вынужденных перебежчиков — добавится столько же».
— ...Выслушал я рассказ Сая, всему сразу поверил. И понял: нет, нам их не победить. Тем более что все наши газеты и журналы кричали только о зверствах американцев в деревне Май Лай. А рассказы таких, как Сай, не печатали, потому что это, мол, «непроверенные слухи».
NB: Вглядываясь в страшные войны XX века, здравый смысл пытается найти им разумные объяснения. Он переберёт тысячу вариантов, но никогда не примет того единственно правильного: что война идёт именно против него — против здравого смысла.
Врастаем
Третья волна российской эмиграции уже докатилась до Энн-Арбора, и мы быстро обрастали новыми знакомыми. Профессор математики с семьёй, врач-патологоанатом, филолог-аспирант, но больше всего было инженеров, работавших либо на автомобильных заводах в окрестностях Детройта, либо в филиале огромной строительной корпорации «Бехтель». Бывшие ленинградцы, москвичи, киевляне, бакинцы легко находили общий язык, ибо в детстве и юности заучивали те же стихи и песни, читали те же книги и журналы, смотрели те же фильмы, слушали ту же музыку.
Летом нас навещали друзья из прежней жизни: Марк и Марина Подгурские, Лёня Слуцкер с новой женой Фаней, Яша Виньковецкий. Русская речь, звучавшая на берегах окрестных озёр и рек, казалось, уже не удивляла туземцев. Из Европы приходили кое-какие гонорары, и я смог накопить на небольшую надувную лодку. Рыбачить с неё было гораздо веселее, чем с берега. Снисходительные американцы тогда ещё прощали русским дикарям их привычку: не выбрасывать пойманную костлявую мелочь, а благоговейно отправлять в кастрюльку или на сковородку. Это лишь лет десять-двадцать спустя волна сострадания к рыбе, бьющейся на крючке, вынесет на поверхность толпы истеричных тёток, требующих остановить мучителей с удочками и спиннингами.
Добирались до Мичигана и российские литераторы, так или иначе выдавленные системой за непокорность и непредсказуемость. Ещё до нашего приезда тёплый свет из окошек «Ардиса» приманил в эти края Льва Лосева, Алексея Цветкова, Сашу Соколова. Семестр или два в университете преподавал Александр Янов, но с ним отношения не сложились. Вскоре появились Василий Аксёнов с женой Майей, встречали потом в нашей квартирке новый, 1981 год. До Владимира Войновича очередь тоже дошла в 1980 году. На фотографии он и его жена Ирина сидят за нашим столом невесёлые: их отъезд проходил так мучительно, что сам Войнович перенёс тяжелейший инфаркт, а родители жены умерли в один день — мать от горя и сердечного приступа, а отец — узнав об этом — от удара.
Все приехавшие очень быстро понимали, что прожить на Западе на литературные гонорары — пустая мечта. Кажется, это удалось одному лишь Солженицыну. Остальные должны были либо искать преподавательскую работу, либо хвататься за журналистику, либо жить за счёт работающей жены. Причём получить место преподавателя в американском университете было отнюдь не легко. Известный профессор Питер Вирек рассказывает, как он пытался устроить Бродского преподавать в небольшом колледже в Массачусетсе:
«Пришлось потрудиться: это было ещё до получения Нобелевской премии, и Иосиф вовсе не был так уж хорошо известен. Фактически люди в тех местах никогда о нём не слышали. Помню, как один из деканов расспрашивал меня. Я пытался гнуть свою линию, и вдруг он спросил меня: “Где Бродский получал свою кандидатскую степень? Ректор захочет это знать”. Тогда я, не моргнув глазом, ответил: “В ГУЛАГском университете”. Он никогда о таком не слышал, но это сработало»[2].