Будет лучше, если я скажу Арии сейчас. В конце концов она узнает, и я хотела, чтобы это было от меня. Я нашла ее в гостиной с тарелкой прошутто в руке. Она разговаривала с Валентиной. Я подошла к ним, и Валентина заметила меня первой. В ее зеленых глазах мелькнула жалость, прежде чем она улыбнулась мне. Знает ли она?
Конечно, она знала. Отец, вероятно, сразу же рассказал об этом своему боссу Данте, а Данте жене. Рассказывал ли отец об этом и другим? Людей, которые, по его мнению, заслуживали правды больше, чем его собственная семья?
— Привет, Вэл, — сказала я. — Могу я украсть у тебя Арию на минутку? Мне нужно с ней поговорить.
Ария вопросительно посмотрела на меня, но Валентина просто кивнула.
Я взяла сестру под руку и небрежно прошлась с ней по комнате. Я не хотела, чтобы отец или мать что-то заподозрили. Я поймала взгляд Ромеро. Он стоял рядом с Лукой и Данте, но смотрел в мою сторону. Он ободряюще кивнул, и от этого легкого жеста мне почему-то стало легче. За последние два года я убедила себя, что Ромеро всего лишь глупая влюбленность, но теперь уже не была в этом уверена.
— Лили, что происходит? Ты вела себя очень странно весь вечер, — прошептала Ария, когда мы направились в вестибюль.
— Я собираюсь рассказать тебе в данный момент. Я хочу, чтобы мы были одни.
Лицо Арии омрачилось беспокойством.
— Что-нибудь случилось? Тебе нужна помощь?
Я повела ее наверх, в свою комнату. Когда дверь за нами закрылась, я отпустила Арию и опустилась на кровать. Ария села рядом со мной.
— Это мама, — прошептала я. — У нее рак легких.
Может быть, мне следовало рассказывать ей об этом.
Ария уставилась на меня широко раскрытыми глазами, затем прислонилась к стене, тяжело дыша.
— Боже. Мне показалось, что она выглядит измученной, но я списала это на очередную ссору с отцом.
— Они все еще ругаются, и от этого становится только хуже.
Ария обняла меня, и на мгновение мы обнялись в тишине.
— Почему она сама мне не сказала?
— Отец не хочет, чтобы кто-нибудь знал. Он запретил мне говорить тебе.
Ария отстранилась.
— Он запретил тебе?
— Он хочет поддерживать приличие. Я думаю, он смущен болезнью матери. — я колебалась. — Вот почему я не сказала тебе сразу. Я не знала, что делать, но я поговорила с Ромеро, и он убедил меня рассказать тебе.
Ария изучала мое лицо.
— Ромеро, хм?
Я пожала плечами.
— Ты скажешь Джианне, когда вернешься в Нью-Йорк?
— Конечно, — сказала Ария. — Я ненавижу, что она не может быть здесь. — она вздохнула. — Я хочу поговорить об этом с мамой. Она нуждается в нашей поддержке, но как мы можем дать ей ее, если мы не должны знать?
Я не знала.
— Ненавижу, как ведет себя отец. Он так холоден к ней. Тебе так повезло, Ария, что у тебя есть муж, который заботится о тебе.
— Я понимаю. Когда-нибудь и у тебя будет это.
Я очень надеялась, что она окажется права. Жизнь с кем-то вроде моего отца будет адом, который я не смогу пережить.
С каждым днем мать все больше увядала. Иногда мне казалось все, что мне нужно было сделать, это отвернуться на мгновение, и ее кожа уже становилась более пугающего серого оттенка, и она потеряла еще больше веса. Даже ее прекрасные волосы полностью исчезли. Было невозможно больше держать ее болезнь в секрете. Все знали. Когда вокруг были другие люди, отец играл заботливого и озабоченного мужа, но дома, когда мы были одни, он едва выносил присутствие матери, как будто боялся, что она заразна. Мне выпало возможность поддерживать ее, пока я пыталась пережить свой последний год в школе. Ария, Джианна и я разговаривали по телефону почти каждый день. Без них я бы не выжила. И ночью, когда я лежала в темноте и не могла заснуть от беспокойства и страха, я вспомнила, как Ромеро смотрел на меня на рождественской вечеринке, как будто видел меня впервые, действительно видел во мне женщину, а не просто глупого ребенка. Взгляд его карих глаз заставил меня почувствовать тепло, даже если это было только воспоминание.
Тихий стук заставил меня сесть.
— Да? — тихо спросила я. — Пожалуйста, не позволяй маме снова блевать.
Я хотела провести одну ночь без кислого запаха в носу. Мне стало стыдно за эту мысль. Как я могла подумать о таком?
Дверь открылась, и Фаби просунул голову в щель, прежде чем проскользнуть внутрь. Его темные волосы были растрепанны, и он был в пижаме. Я не задернула шторы, чтобы видеть, что он плакал, но ничего не сказала. Фаби исполнилось двенадцать несколько месяцев назад, и он был слишком горд, чтобы признаться в своих чувствах кому-либо, даже мне.