— Возможно, они помогут тебе, Джованни. Я надеюсь, что некоторые из них, так что я могу разрезать их, а также.
Джованни дернулся, сжимая рукоятку пистолета. Моя рука метнулась вперед, сомкнулась вокруг его горла, и я толкнул его на землю, ударив коленом в грудь, чтобы удержать его. Он задыхался, когда мои пальцы остановили подачу кислорода. Я выдержал его взгляд, наслаждаясь паникой в его глазах, когда он сражался со смертью. Его борьба стала отрывистой, когда он выгнулся и изогнулся, но я не ослабил хватку. Я протянул руку Маттео.
— Нож.
У меня был свой, но потребовалось бы немалое усилие, чтобы вытащить его из кобуры на икре или спине, когда подо мной извивалась задница. Маттео протянул мне свой любимый разделочный нож с коротким острым угольным лезвием, предназначенным для разрезания плоти, как масло. Глаза Джованни расширились от ужаса и нехватки кислорода.
Незадолго до того, как он потерял сознание, я выпустил его горло, и его рот широко открылся, чтобы глотнуть воздуха. Я просунул руку между его верхней и нижней челюстью, чтобы удержать ее открытой, затем опустил нож ему на язык. Он укусил, хрипло вскрикнув, но лезвие рассекло его плоть. Боль пронзила мои пальцы от его стиснутой челюсти, но бывало и хуже. Я выронил нож и потянулся к наполовину отрезанному языку, затем с силой вырвал его. Его глаза закатились, рот наполнился кровью. Он упал на бок, задергался. Скоро он умрет от потери крови или захлебнется собственной.
Все еще держа в руке скользкий язык, я повернулся кругом, чтобы показать своим людям, что вижу их всех, затем бросил бесполезный кусок плоти на землю, прежде чем вернулся вперед, моя рука и предплечье были покрыты кровью. Я вскочил на платформу и повернулся лицом к толпе, не утруждая себя мытьем. Я позволил им увидеть кровь, но большинство глаз были прикованы к моему лицу, и болезненное уважение исказило их черты.
— Моя жена благородная женщина, и я убью любого, кто посмеет не уважать ее. — я надеялся, что это решит вопрос раз и навсегда.
Маттео ухмыльнулся, держа окровавленный нож, который я уронила. Я кивнул ему, и он заговорил.
— Теперь, когда мы успокоили своенравный язык Джованни, пришло время поклясться в верности своему Капо. Те из вас, кто все еще думает, что Лука не достоин быть Капо, могут выйти вперед и не произносить клятву. Все зависит от вас. Он показал им зубы и вытер лезвие о штанину.
Никто не выступил вперед, и когда Маттео приложил ладонь к сердцу и начал произносить слова нашей клятвы.
— Рожденный в крови, принесший клятву в крови, — толпа слилась воедино. Я глубоко вздохнул, наблюдая, как мои люди смотрят на меня. Я заставил замолчать своих критиков, напугал их, но так будет не всегда. Но сейчас я был Капо, более сильным Капо, чем мой отец, потому что я дал моим солдатам понять, что они выбрали меня. Позже, когда я спустился вниз, я взял полотенце, которое дал мне Маттео, чтобы вытереть руку, прежде чем принять поздравления от моих солдат и пожать руку.
Мои люди искали моей близости, особенно те, кто никогда не встречал меня раньше. Они говорили только обо мне, и теперь они могли говорить со мной. Я дал им то, что они искали. Говорили, слушали, хлопали в плечи.
Мансуэто, младший босс в Филадельфии, который опирался на трость, подошел ко мне позже, его сын Кассио возвышался над ним. Я пожал руку Мансуэто, потом Кассио. — Ваша жена приносит в Нью-Йорк свет и великолепие. За свои почти семьдесят лет я никогда не видел такой красоты, как у нее. Перемирие или нет, но ты счастлив иметь ее в своей постели.
Я напрягся.
— Отец, — предупредил Кассио, бросив на меня извиняющийся взгляд.
Мансуэто улыбнулся мне и кивнул.
— Как и положено, защищаешь. Я старик. Не обращайте на меня внимания.
Я знал, что Ария красива. Если бы она родилась в прошлом, то стала бы королевой, отданной королю за свое великолепие, и даже сейчас она была предназначена для сцены, предназначенной для восхищения миллионов. Она была бы эротической мечтой миллионов подростков, преследовала бы фантазии миллионов женатых мужчин, которые не могли бы отделаться от своих собственных жен, если бы она не была моей женой. Но я был собственническим засранцем, и поэтому она всегда будет только моей. Каждый дюйм ее тела.
— Я знаю, что сегодня неподходящее время, но мне нужно обсудить с тобой мое наследование, — сказал Мансуэто.
Кассио сжал губы.
— Ты не умрешь сегодня, отец.
— Но, может быть, завтра, — сказал Мансуэто.
Я посмотрела на Кассио.
— Ты унаследуешь его от своего отца.