Таких слов ему не говорил никто, даже Дмитрий, который сочувствовал его утрате. Боль, которая разрывала его сердце каждый раз, когда он заходил в эти комнаты, стала постепенно отступать — с каждым касанием нежных пальцев…
— Анюшка, похоже, только ты понимаешь, что у меня на сердце… Спасибо тебе. За все, — он поцеловал Анне ладонь.
— Павел Александрович…
— Павел, для тебя Павел… Когда мы одни, только Павел… Или как сама захочешь называть меня… Но не Павел Александрович и не дядя Павел…
— Павел…
— Да, Павел, именно так… Только, прошу, постарайся не обращаться ко мне так на людях. По крайней мере пока. Хорошо?
— Хорошо.
— Вот и славно. А теперь иди переоденься и приходи в столовую, я еще не завтракал, да и ты тоже. После полудня приедет графиня. Ну беги же, девочка моя.
Девочка моя… Его девочка. Его Анна. Его… Ему было почти пятьдесят, но он не понимал, что с ним происходит… Он хотел, чтоб Анна была в его жизни. Он больше не представлял своей жизни без нее… Он отчаянно нуждался в близости с ней… но не той, что бывает между мужчиной и женщиной… совсем не той… Как к женщине он не испытывал к Анне ничего. Совершенно ничего. Ее нежные, ласковые прикосновения никак не будоражили его, не вызывали в нем плотских желаний. Они умиротворяли его, приносили покой и затягивали раны на его сердце, которое до сих пор, казалось, было разорвано в клочья… Она была ЕГО Анной, но он не ревновал ее к Якову. Наоборот, он хотел, чтоб она была с ним счастлива, чтоб Яков дал ей все, что мог, и как жене, и как женщине. Но чувствовал, что если Яков ее обидит, то он не посмотрит на то, что он его племянник. Его Анну не смел обижать никто, ни Яков… ни уж тем более он сам…
========== Часть 4 ==========
Анна поднялась к себе в комнату. Надела лучшее из утренних платьев и сама сделала себе прическу, хотя для этого у нее сейчас была Марфа.
Павел сказал, что по отношению к нему много лет не проявили нежности, чтоб просто утешить… не желали как мужчину, а жалели и сочувствовали как человеку… Как точно он сказал… Павел был красив и лицом, и фигурой, но она ни в коей мере не желала его как мужчину. Единственным мужчиной для нее был и всегда будет только Яков. Павла ей хотелось именно жалеть и сочувствовать ему. И хоть немного облегчить ту боль, которая была в нем долгие семнадцать лет…
Семнадцать лет, за которые он, похоже, не имел возможности даже по-настоящему выплакать свое горе, поговорить по душам о своей утрате, а так и держал все в себе. Кому можно было рассказать такое да еще ожидать понимания и сочувствия? Он сожительствовал с женой брата и прижил с ней бастарда. Любовница умерла, ее супруг забрал байстрюка и сделал его своим законным наследником… Ведь именно так люди бы все и восприняли. Кому тут было сочувствовать? Явно не Павлу, а обманутому мужу, который несмотря ни на что повел себя благородно. А что муж не любил свою жену, что она ему и вовсе была не нужна, это уже дело десятое… Кто поймет, что это Павел был настоящим мужем Лизы, что безумно любил ее и их сына, которого у него забрали… Забрал брат, которому был нужен законный наследник, а не его мать, которая для него была лишь княгиней, женщиной носившей его титул и имя, и более никем… Не единственной любимой женщиной как для Павла, по которой он убивался вот уже сколько лет…
Бедный Павел. Бедный ее Павел. Ее Павел… ЕЕ Павел? Да, ее Павел. Только так, а не иначе. Не князь, не Его Сиятельство, не Павел Александрович, не дядя Павел, а Павел, ее Павел. Павел больше не был для нее просто знакомым или родственником мужа. Он стал для нее близким человеком, близким и дорогим, и отрицать это было бессмысленно. Он был нужен ей, как и она была нужна ему. Она чувствовала, что всегда могла рассчитывать на его понимание и сочувствие, как и он на ее, что он всегда поддержит и никогда не осудит… Что если б он был рядом, когда они с Яковом поссорились, именно к нему она бы пошла, чтоб рассказать о случившемся, спросить совета… и почувствовать душевное тепло, которое он бы ей дал, держа ее руку в своей… как тогда на скамье у их дома в Затонске…
За завтраком, где им прислуживал Матвей, они обменялись всего парой фраз. Анна сказала, что накануне она собиралась начать писать письмо мужу, но так и не сподобилась. А князь, что отправил племяннику телеграмму из Петербурга, что они добрались до усадьбы благополучно. Ливен спросил ее, понравилась ли ей усадьба — она сказала, что дом великолепен, вид на пруд очень живописен, а вот сад она еще осмотреть не успела. И тогда после завтрака Его Сиятельство пригласил гостью прогуляться в сад, чтоб показать ей наиболее красивые места, где она могла бы потом отдыхать, например, читая книгу.
Они вышли из дома, но Павел не обращал внимания на то, что было вокруг, он провел ее мимо красивых цветочных клумб, мимо кустов, подстриженных в форме разных фигур, мимо фонтана… и увлек в куда-то в глубину сада, где под большим раскидистыми деревом стояла скамья.
— Давай здесь присядем.
Они сели рядом, и Павел взял руку Анны в свою, таким, казалось, привычным жестом, будто делал это уже множество раз.
— Аня, нам нужно поговорить о том, что случилось… Я не думал, что это произойдет… а если и произойдет, то по крайней мере не так быстро… Не через день после того, что было в Затонске… Еще там я почувствовал… нечто необычное — когда уговаривал тебя поехать ко мне.
— Вы хотели…
— Ты, — поправил ее Ливен. — Называй меня на ты, когда мы одни… Нет больше «Вас» после всего… для меня… Надеюсь, что и для тебя тоже…
— Вы… ты хотел, чтоб я поехала к… тебе, потому что… что-то почувствовал тогда? — Анна не понимала, что хотел до этого сказать Павел.
— Я хотел, чтоб ты поехала, чтоб, если все же в Затонске будут какие-то неприятности, ты была далеко оттуда… и рядом со мной… Ну и чтоб Яков остался наедине с самим собой, если он считает, что так ему будет легче… Я очень хотел, чтоб ты поехала…
Ливена разрывали противоречия — сказать, то что он хотел, или нет? Он был зрелым мужчиной, Анна — молоденькой женщиной, можно сказать, девочкой. Сможет ли она понять его, если он сам не до конца разобрался в себе? Как сказать так, чтоб им обоим не было неловко? Чтоб не отпугнуть ее своим признанием? Может, лучше промолчать? Но что, если то, что произошло комнате у Лизы, случится еще раз? Он боялся повторения подобного, но… не исключал возможности, что так может случиться… Что если Анна… заподозрит его в чем-то… греховном? Где найти правильные слова? Господи, он как будто собирается с духом признаться в любви! Нет, признаться в любви, наверное, было бы легче… Может, все же не говорить? Но если он не скажет сейчас, то будет жалеть об этом до конца жизни, он знал это абсолютно точно…
— Аня, понимаешь, я почувствовал какую-то особую связь между нами, я не чувствовал ничего подобного никогда в жизни… Но я боялся, чтоб ты, не дай Бог, не восприняла это как что-то порочное, безнравственное… а не светлое, теплое и… абсолютно невинное… Я не хотел пугать тебя. Но сегодня… это вышло из-под контроля… В тот момент я так нуждался в тебе… в твоем участии… теплоте и нежности… И я не мог отказать себе в этом, пусть бы это и было один-единственный раз… Я осмелился положить голову тебе на колени, а ты продолжила гладить мои волосы… За эти мгновения я бы отдал все семнадцать лет своей пустой жизни, в течение которых никогда не ощущал такой заботы, поддержки, сопереживания, что ты проявила, просто касаясь своими пальцами моих волос… Аня, какая у тебя светлая душа, раз ты про других не думаешь дурно… А у меня, видимо, с темными пятнами, ведь я опасался, что ты могла посчитать, что у меня могли быть намерения воспользоваться ситуацией… Я бы не знал тогда, что бы делал…
— Воспользоваться ситуацией? Павел, ты о чем? — она, сама того не заметив, обратилась к Ливену по имени и на ты.
— О том, как мужчина может попытаться воспользоваться… добротой девушки… Но тебе такая… низость и в голову не пришла… Аня, я никогда не причиню тебе зла. Никогда. Никогда не приму твою нежность… твою ласку… как повод для чего-то… иного… И ласка с моей стороны — это тоже только теплота и нежность, ничего кроме этого, никак не завуалированное влечение — что мужчина может испытывать по отношению к женщине. Я никогда не притронусь к тебе как мужчина…