…Как бы кровь не выбежала вся. Нужно перевязать ногу лошади сразу же, как только будет возможность. Хотя вряд ли это опасно… У лошадей и собак после медвежьих когтей раны бывают намного большими. И они заживают, если не задет желудок или позвоночник…Не забыть сказать Георгию Андреевичу, что нужно перевязать. Пожалуй, он сам не забывает об этом… Наверное, мы прошли устье Ини, а кунгас еще не перевернуло. Там уже, по-видимому, много воды, она моет и ест рану.
Я вышел из рубки. На корме никого не было. Холодный дождь колол лицо и стучал по зеленому брезенту телогрейки. Волны разбивались с шумом, снопы брызг летели вверх и назад. Я двигался вдоль берега, держась двумя руками за леера ограждения, скользкая палуба блестела. Собаки нигде не было видно. Кучерявая голова выглянула из люка: человек был полнолицый и, показалось, смуглый; я стоял рядом с ним. Одной рукой он держался за поручень, улыбался.
— Ребята в кубрике! — прокричал он. — Спускайтесь греться!..
Я взялся за поручни и спустился на две ступеньки.
— Капитан злой! — громко продолжал он. — …Давно не спал с женой! Утром мы пришли из рейса — сегодня закончилась путина! Можно было отдыхать; когда мы подходили, он мылся и брился целый час — и дома был всего час! Траулеров много, а директор отдал приказ везти вас ему! — ревел мне почти на ухо. — Рейс для комбината выгодный… Ему не повезло — и он злится!
Машина стучала рядом, внизу дождя не слышно и тепло. Георгий Андреевич доплетал вьючную веревку. Он ловко делает их, а потом завязывает скользящим узлом над вьюками. Узел легко развязывается, даже мокрый, стоит дернуть за конец; и не надо разрезать ножом, когда лошадь, к которой припали тучи оводов, тонет в болоте и нужно быстрее все снять и вытаскивать ее с помощью ваги.
Георгий Андреевич свернул веревку и стал укладываться на койку. Он готовился прилечь не раздеваясь, медленно и тщательно, и я подумал в который раз, что, пока мы работаем вместе, он сможет отдыхать, сколько захочет. Ведь он сам хорошо знает, когда спать нельзя.
Третий из нас — Николай, только начал работать, это будет его первый сезон в экспедиции. Он служил в парашютно-десантных войсках и недавно демобилизовался, в аэропорту его провожали семь человек.
— Черный где? — спросил я громко Георгия Андреевича. Он приподнялся.
— Наверху где-то… Я думал, он с тобой.
Пришлось лезть наверх. Дождь шел мелкий, казалось, кунгас был далеко. Я устал думать, что он перевернется. Он выглядел далеким островом, но я думал о том, что вода в нем прибывает и отчерпать ее нет возможности. Я цеплялся руками за леера, передвигался по палубе, искал лайку по закоулкам, заглянул под брезент, которым было накрыто снаряжение, но Черного нигде не было. Открыл дверь в рубку — увидел блестящие глаза позади ног капитана. Черный лежал, накрыв нос хвостом, следил за мной, не поднимая головы. Он давно лежал там, он давно туда пробрался.
Когда предстоит трудное дело, стоит задуматься, кто останется с тобой, когда придется туго. Из тех, которые окружают тебя, — кто уйдет последним? Их окажется не так много. Хорошо, если рядом будет хотя бы один товарищ. Я был рад, что его не смыло волнами, рад, что он не пропал.
Берег впереди незнакомый, но я кое-что знаю о нем. Пик Лисянского — самая высокая из вершин полуострова, где-то наверху ее — тур, сложенный из камней; когда нет тумана, пик виден из открытого моря далеко. Полуостров рассекает реку Кулку. Там еще есть Антыхан первая и Антыхан вторая, — это небольшие каменистые реки, они текут рядом. Мне рассказывал шкипер-дед из Охотска, что в устье Кулку, на правом берегу у моря, живет старая женщина — эвенка Громова Анисья Тарасовна. Зимой она добывает горностаев и белок; когда долго нет урожая кедровых орехов и семян лиственницы, белок бывает совсем мало. У Анисьи Тарасовны есть ездовой пес и десяткой восемь оленей. У нее есть белые олени. Пса зовут Никола, когда море замерзает, он иногда ловит нерпу. Пока стоит лед, ему удается поймать две или три нерпы, как-то за зиму он добыл пять нерп. Ему удается подползти, когда она выходит из лунки и лежит на льду. Нерпа скользкая и тяжелая и, наверное, он, не давая уйти, прикрывает лунку задом. На полуострове их двое охотников: Никола и его хозяйка. С ней жил еще младший сын, но погиб лет двадцать назад, когда они с матерью возвращались домой на лыжах из Ини. Он замерз в последний день пути, во время последнего перехода от какой-то речки, которая называется Девятой, к их избе в устье Кулку. Там бывают очень сильные ветры и снег ложится в некоторых местах в два человеческих роста. На моей старой карте обозначено много рек, но которая из них Девятая — не знаю.
Когда рыбаки заезжают к старухе и просят одного оленя, она идет и сама убивает его. Она стреляет в глаз. Олени стоят стеной, если приближается кто-нибудь. В 1967 году к берегу, где они паслись, пристала какая-то морская посудина и чужие люди подошли к ним. Они убили нескольких и взяли с собой. Других они тоже убили, но те подохли не сразу. Олени далеко могут бежать; олени долго могут бежать, даже если приходится тянуть по камням собственные внутренности и они за камни цепляются.
О полуострове еще известно кое-что из географического описания, но тот дед, мой знакомый шкипер из Охотска, тоже знает немало. Мы должны прийти в устье Кулку через два месяца; это будет в конце августа, если повезет. К тому времени старуха, наверное, узнает, что на полуострове работает экспедиция.
Света вокруг было немного, но поверхность волн блестела. Это был блеск холодного гладкого чугуна. Они накатывались темные, только у самых гребней были светлее и там отсвечивалось зеленовато-серым. Верхушки совсем белые, и брызги от ударов о корпус белые. Дальше от траулера море сливалось в пелену — мутную, беззвучную. Рядом рассеянный свет падал так, что поверхность казалась маслянистой, более густой, чем может быть соленая вода. Слева по борту, и справа, и впереди — то на склонах волн, то близко к гребням — черная гладкая поверхность вздувалась такими же черными, как небольшой резиновый мяч, шарами. Они, блестящие, появлялись беззвучно и неожиданно, без всплесков, исчезали. Каждый держался на поверхности секунды три, иногда можно было досчитать и до шести, — и пропадал. Но в поле зрения так же тихо и неожиданно появлялся другой, маленький среди многотонных подвижных громад, притягивал к себе взгляд, но стоило повернуть голову — он исчезал.
Николай прошел на нос и стоял там, спиной к рубке, расставив ноги. На нем была безрукавка из собачьих шкур мехом наружу, рыжих и белых. Квадратная лохматая спина — самое яркое пятно среди окружающего, да еще рубка траулера.
— Я выгружу вас в Шилкане, — сказал капитан.
Траулер изменил курс. Мы добрались до Ейринейского залива. Я не ответил сразу. Полуостров был теперь справа. Шилкан — это брошенный поселок на другом от полуострова берегу залива.
— Нам надо на полуостров, — сказал я. — В Шилкане у нас нет работ. Это за границей участка— мы оттуда пройти на полуостров не сможем… Можно к устью любой речки или большого ручья, где будет удобнее, но, чтобы на полуостров…
— К полуострову я не пойду! — Он сделал резкое движение. Пальцами он надавил в свою карту. — Здесь вокруг подводные камни!
— Мы не сможем выйти из Шилкана! Нам не пройти с лошадьми из-за прижимов вдоль моря… На склонах россыпи голых камней — там везде крутые и незадернованные склоны…
— Мне плевать! — он это крикнул. Голос был сама твердость. — Везде знаки подводных камней!..Я там винт могу потерять! Винт на камнях оставлять не собираюсь!
Траулер шел к Шилкану. Я ничего не говорил, смотрел вперед, и он тоже смотрел вперед.