По весне Паша с матерью перетащил лодку через торосы, столкнул ее и сразу поплыл на ту сторону: мотор работал то что надо. Енисейский лед шел уже редко, но в тот день приплыла зимняя одежда Ангары — под другим берегом льдины шли густо, лодку затерло; ее потянуло со льдом и бросило на остров. Летом вокруг острова пески и по пескам перебегают зайцы, а теперь льдины мяли судно словно консервную банку. Пашку швырнуло, зажало ногу, и льдина остановилась.
Он выл, кряхтел — и бился, как песец в капкане. Если капкан тугой и жмет холод — зверек откручивает свою лапу.
В середине дня утка валила над островом очень густо. Паша подмечал, как ни странно было для его положения, что больше всего шло свиязя и шилохвоста, не считая чирков, конечно. «Сви-сви-сви…» — рассекали птицы воздух невысоко над охотником.
Кричи не кричи — надеяться не на что, — он вытянул из чехла нож и стал долбить лед вокруг ноги ножом. Лезвие иногда скользило и попадало в живое. Нога, ясное дело, была сломана (исковеркана, изогнута где-то там, внизу, по злой воле неразумной льдины), — делать нечего, коль беда пришла. Он старался как мог, но работы ножом на ощупь было уж очень много и телу доставалось. Он бил, бил оружием, пока освободил то, что раньше было ногой. Потом он полз по лабиринту из глыб льда на острове. Торосы были высотой в человеческий рост, подъемы и пропасти. Паша очень боялся остаться в лабиринте меж льдинами. На следующий день его заметили с лодки, которая тоже плыла мимо острова, но лед с Ангары почти прошел и место стало совсем неопасное.
Николай Руш, дизелист и родич, нес раненого на спине по деревне, нога пострадавшего была завернута в тряпку, вся тряпка была кровавой. Руш был очень крепкий мужчина, пожалуй, самый что ни есть здоровый в деревне. Мой товарищ Саша видел, как они поднимались по угору и шли к больнице. Он думал сперва, что человек на спине пьяный. Еще бы: несут как овцу и голова болтается.
Мать Паши бежала в больницу и на бегу громко плакала.
— Чего ревешь? А?.. Со всяким случиться может! Что я тебе — покойник, что ли? Ну хватит, иди домой! — говорил он матери сиплым баском, когда пришел в себя. А Руш рассказывал ему, что охота была хорошая, все возвратились с добычей, а больше добыли те, кто давно посыпал лед на озерах золой, чтоб скорей подтаяло и садилась птица.
В деревнях вверх и вниз по Енисею, в селении кето, да и в избушках — все о Паше скоро узнали. «Ну, теперь все, теперь отчекрыжат парню ногу… Это как пить дать, раз заражение выше пошло! Дело плохо», — толковали рыбаки на крылечке рыболовного участка в ожидании разнарядки на работы. «Гляди-ко как: во льды неволя затянула! Да, жаль парня, парень-то хороший, не порожний, — сказал старый рыбак, дед Проня, — небось и оттяпают, раз нерв обрезанный и заражение остановить нельзя. Это не шутки… А чего не бывает? И не то бывает. Вот я в газете прочитал, как оно там… — Арх… архигеологи в пустыне откопали чуму — и все погибли…»
Понятно, что у Паши была теперь только одна, самая важная забота: как бы не ампутировали ногу. Но говорили, что он вспоминал о лодке: он спрашивал у Руша, сняли или нет с нее мотор.
У Паши в палате было много свободного времени, и он волей-неволей думал о всякой всячине, например о том, что в крайнем случае, если что, то и с культей (известны случаи!) люди тоже живали, и снова надо будет копить деньги на другую лодку. Ну мать, известно, будет против, ко он знает: в конце концов она уступит, сломается. Все будет, как он хочет. «Беда не беда, — говорил он ребятам, — а лодку надо купить новую». Что бы там мать ни толковала, однако, все будет по его воле!
Связчики
Брат продаст и друг продаст,
но связчики — не продáвцы.
— А вот они!..
Молодой человек в тяжелых унтах живо достал из нижнего ящика стола одну за другой три высоких коробки из картона. Он вскрыл одну и вытянул стеклянный прибор, похожий на большой термометр:
— Они не тяжелые. Так и лежат на снегу: минимальный, нормальный и максимальный — температуру передают по рации каждые три часа… Послушай, старина, там начальник — мой друг. Мы были напарниками на станции возле Магадана целых три года. Если не найдешь человека — я пойду с тобой сам.
Человек в унтах, сшитых на фабрике, заведовал метеорологической станцией в поселке. Перед ним стоял якут Маслов, проводник нескольких экспедиций. Заведующему нужно было отправить термометры на такую же станцию у Чертова порога, — сто десять километров от Енисея вверх по реке Бахте. Там его друг, и у него несчастье: снега намело под верх ограды, песец разбил термометры на метеоплощадке. Три термометра на снегу измеряют температуру поверхности.
— …Тебе необходимо подыскать напарника и выходить скорее: они не передают отсчеты уже сутки, это большая неудача.
Маслов выслушал, опустил голову, обдумывая предстоящее дело, рассматривал носки самодельных бродней с брезентовыми голенищами. Потом он сказал:
— Снег бродный. Мороз… Кто пойдет? Никто не пойдет…
— Можно взять мою палатку, она маленькая и есть к ней легкая печка. Если есть снаряжение — мы сможем оплатить также амортизацию вашего снаряжения, но надо, чтобы шли два человека.
Маслов переступил с ноги на ногу, подумал еще и ответил:
— Худо дело, не желает никто. А если сильно надо — и один человек ходить может. Я и один могу.
— Одного отправлять не имеем права. С тобой что случится — меня судить будут. Вдвоем идти лучше: один лыжню топчет, другой сзади отдыхает, и палатку вдвоем ставить хорошо.
— …Два человека — это легче, — согласился Маслов.
Он подумал и вышел, и через полчаса возвратился с напарником. Это был невысокий человек, широкоскулый, как и Маслов, в телогрейке, подпоясанный ремешком, на котором висел в деревянном потертом чехле небольшой нож.
— Он хочет идти, — сказал Маслов, указывая на человека, которого привел с собой. — Он охотник. Мы можем выйти утром.
— Вот хорошо! Очень хорошо! — обрадовался заведующий. — Договор оформим сразу после возвращения, — он подал коробки с термометрами. — Мою палатку брать будете?
— Нет, — просто сказал Маслов. Его напарник молчал. Он так ничего и не сказал, а Маслов взял термометры.
Он пошел к себе в избушку, которая стояла у самого обрыва над Енисеем и сказал жене, что понесет пакет вверх по Бахте, к Чертовому порогу. Жена пошла в магазин и купила масло. Маслов полез на чердак, достал лыжи, снял с них жомы и осмотрел крепления. Сыромятная кожа высохла, но нигде не потрескалась. Он попробовал, как она изгибается, и увидел, что крепления ремонтировать не надо. Он снял в сенях с гвоздя закопченный котелок и вещевой мешок. В котелок Маслов бросил больше половины плитки чая и масло. Коробки с термометрами завернул в газету и обвязал ремешками. Галеты жена подала в ситцевой сумочке; все это он положил в мешок, туда же сунул небольшой топорик, топорище было прямое, длинное и торчало из мешка сквозь завязку. Потом Маслов пошел в клуб смотреть кино.
Была середина зимы, светало поздно. Он проснулся среди ночи, включил свет и стал собираться. Жена спала, Маслов затопил железную печку и разогрел суп и чай, надел теплый зимний костюм из серого сукна, который на прощанье подарил начальник экспедиции, где Маслов раньше работал проводником. Он подпоясал куртку кожаным ремешком, повесил нож и зарядил ружье. Ружье было старинное, с одним замком, и заряжалось с дула; конечно, у Маслова было другое, двухствольное, но он решил взять это, потому что стрелять придется мало, а оно легкое, как посох.
Маслов вышел со двора, деревня спала, дома окутал морозный туман. Собаки на улице лежали свернувшись, не поднимали голов и не лаяли, когда он проходил мимо. Молодой охотник из народности кето, который согласился вчера прийти на метеостанцию, спал, — у него днем свои дела. Маслов прошел мимо его дома. Маслов шел по дороге вдоль Бахты и нес лыжи и посох под рукой, дорога была наезжена розвальнями и нартами собачьих упряжек, потом она свернула, он надел лыжи и зашагал по снежному покрывалу реки. За ним оставался след шириной в один шаг, но лыжи проваливались не очень глубоко, Маслов скоро шагал и размышлял на ходу.