Он легкий и груз за плечами легкий. Если идти быстро, до метеостанции придется ночевать только один раз. Весь день мять дорогу, а когда устанешь, надо отдыхать. Когда топчешь снег весь день, без палатки ночевать трудно. Он еще вчера думал, что нужно идти так, чтобы коротать только одну ночь. Нужно добраться за день до Кривого ручья, там, за Ганчиным порогом, избушка. Она завалилась, но если успеть до нее, то останется один переход. Это их избушка: его и брата Андрея. Андрей умер, они не охотились здесь много лет, но он по-прежнему все хорошо помнит, он знает эти места.
Брат Андрей умер на прошлой неделе, пришла телеграмма, но брат не поехал хоронить брата, потому что добираться далеко, а два года назад он уже ездил к Андрею в гости. Тот жил последние годы в Чите, обрадовался, когда приехал Маслов:
— Охота была тебя видеть, братка, сильно боялся тебя недождать. Теперь мне умереть не тяжело. Тут, на родине, где стояла первая избушка и лабаз, — теперь дорога; мотоциклы, машины ездят… Я все думал да вспоминал: там, на Кривом ручье, наша избушку стоит? Нет?..
— Провалилась… Крыша, потолок — все…
— …Ты приехал, — сказал Андрей, — это хорошо. Я тебя, знаешь, как ждал. Больше, верно, не свидимся; когда тебе сообщат — не приезжай: это ни к чему, тебе расход лишний будет — толку мало приехать к неживому. Ты не горюй. Родня — люди загребут. Сейчас мне хорошо и тебе хорошо, а потом это ни к чему. Свидимся — и прощай!
Обнялись — и прощай!
Такой был уговор, и после ехать не пришлось. Живого человека всегда держат дела, а там, в Чите, Андрею теперь все равно.
Он был старый — Маслов молодой еще, и сила еще есть. До метеостанции он постарается дойти за два перехода и может ночевать в мороз: с Андреем они были связчиками много лет, ночевали много раз. Они ставили под лед сеть, и выбирали место для избушки, и делали сруб. Андрей — тот все на свете знал: он знал, как ставить капкан, когда соболь идет на приманку хорошо, что делать, когда зверек жирный и попадаться не хочет. Как гайновать белку, что нужно, чтобы росомаха не лезла по столбам в лабаз, как жарить лыжи, чтобы концы не разгибались, как выбирать щенка и выбирать кремь на полозья для нарт. Андрей был связчик, это одно очень важно, ну и еще хорошо, что он родня: старший брат…
Маслов думал, а ноги делали свое дело. В декабре ночь становится днем, к середине дня и утра не бывает. Снег в середине зимы больше метра, на ветвях он спрессовывается, падает, лыжи под деревьями проваливаются меньше, а на реке он почти всегда рыхлый. Время от времени на отдельных участках поверх льда выступает свежая наледь, вода не съедает весь слой снега, но лыжи над этим местом вязнут. Там, где наледь замерзла, идти легко.
День был очень холодный, и камус не скользил, но груз был не тяжелый, и Маслов шел быстро. Он пересекал заячьи, росомашьи и лосиные следы. Выше по реке, подальше от Енисея, берега стали круче, хорошо обозначились долины ручьев; тальника в долинах было мало, но лосиные следы встречались. Река изгибалась, и он старался идти по самому короткому пути: чертил след шириной в один шаг с мыса на мыс. Один раз, когда вышел из-за поворота, недалеко в тальнике увидел лосей. Сначала ему показалось, что там, впереди, глухарь в снегу машет крыльями и все никак взлететь не может, а потом рассмотрел лучше: это лосиха на лежке ушами шевелит, не хочет вставать. Лосиха, а рядом — лосенок! Когда человек подошел очень близко, она поднялась. Она посмотрела на него и отошла наверх, недалеко. Лосенок, тот совсем не встал. В мороз им вставать нет охоты. Человек остановился, когда проходил мимо. Он опирался на посох, отдыхал, смотрел на лосенка, и тот следил и не шевелил ушами. А потом Маслов хотел идти и подумал, что посох не очень нужен, и оставил его там, где отдыхал. Маслов отошел и оглянулся: всякий зверь, который будет идти по реке, пойдет к посоху. Песцы подойдут, и сохатые будут топтаться и обнюхивать его.
Он хотел пить, но не останавливался, пока не увидел маленькую сушинку и трухлявый березовый пень, почти пустой. Маслов повернул к этому месту, утоптал лыжами снег, снял ружье и мешок и снял лыжи. Он надрал бересты, изрубил сушинку, разжег костер, вынул из котелка масло и чай, потом воткнул в снег вершинку сушины и повесил котелок со снегом. Береста и дрова горели ярко, огонь обнимал котелок и поднимался над ним, но снег таял долго и пузырился у металла; когда он растаял, вода закипела сразу. Маслов отломил от плитки чая и бросил заварку в кипяток, снял котелок с огня и решил отрезать немного масла. Масло кололось как стекло, и он бросал осколки в кипяток. Когда надо восстановить силы на тропе, хорошо с чаем пить масло или лосиный жир; лосиный жир лучше, человек не так вымерзает, ноги и сердце из него добывают силу и можно уходить далеко. Сидеть было холодно. Он стоял спиной к огню, сушил иней на спине и пил чай. Сквозь кожу бродней и меховые чулки мороз стал прихватывать пальцы ног. Маслов пил чай недолго. «Теперь груз легче», — подумал он, когда укладывал рюкзак, и улыбнулся.
Он надел лыжи и шел, пока совсем не устал, — двигался медленно. Опять разводил костер: пил чай с маслом и ел галеты. Ему встретились куропатки, два табунка. Они шли вдоль берега к нему навстречу и повернули от него. Иногда, подпрыгивая, клевали почки с низких веток, потом взлетели впереди с резким сухим треском, с резким и тревожащим криком. Крик в тишине казался страшным грохотом. Солнце поднялось невысоко, только когда река поворачивала так, что оно было почти впереди, он видел его у вершин далеких елей. Светило не поднималось выше в это время года. Ему нужно было добыть одну птицу, и когда начало темнеть, Маслов убил одного рябчика. Они тоже кормились в кустарнике у реки, и один самец не переставал клевать почки, но беспокойно поднимал хохолок и предупреждающе свистел. Рябчик не улетел, Маслов выстрелил и поднял птицу из снега. Он знал, что в дороге добудет еду.
Старое ружье было теперь лишним грузом. Он знал, что так будет, и повесил его над берегом, сделал все как надо: одной птицы хватит, а на обратном пути ружье можно забрать. На ходу Маслов снял шкурку с перьями и вытащил внутренности. Тушка была сухая и чистая. Он снял мешок, и положил ее рядом с пакетом. Теперь ночью два главных дела: костер и лежанка, — он с утра думал об этом.
Еще раз, вечером, Маслов пил чай, теперь очень крепкий. Когда стало темно, он прошел Ганьчин порог. Здесь было много старых и свежих наледей, и он опасался намочить камус лыж.
Он идет хорошо, теперь до ручья силы хватит. Это их места. В устье ручья должны быть два старых кедра. Кедры — толстые, вершины у них — как две тучи. Там надо сворачивать и пройти, немного совсем, вверх по ручью. Он мог бы найти это место, даже если бы не светились звезды. Как-то они тащили нарту со зверем, остановились перевести дух. Андрей разглядывал кедры и сказал о них: «Два мужика!» Потом и повелось — так напарники называли меж собой это место. И точно: два дерева, как два спокойных человека, которые молчат и слушают.
Он прошел, но увидел только одно дерево и не ошибся: после поворота реки — устье первого ручья и вот — один кедр. Маслов свернул с реки и пошел сквозь тальник между редких пихт и увидел выворотень: черные сплетенные тела корневищ вздыбились, захватили комья земли и камни. От выворотня ствол уходил в снег. На том месте, где легла вершина, снег лежал ровно. Маслов шел мимо и вспоминал, какая она была, когда кедр стоял. Между стволов шла лыжня много зим, каждый день они с братом шли мимо к манившей теплом избушке.
Она должны быть недалеко, он не ошибся, но ночь и мороз его окружали и торопили; он, остановившись, слышал шум пара после каждого выдоха, когда тот превращался в иней. Когда слышно, как шумит пар изо рта, это значит, что мороз за сорок градусов. В такую погоду, если человек весь день и часть ночи мял лыжню, он должен ночевать в горячей избе.