— Я могу взять тебя за руку? — Наверное, у меня было очень смущенное выражение лица, потому что тот извиняюще улыбнулся. — Извини. Для меня сложно отбросить лайфстайл, особенно когда я был с тобой, как с Госпожой. Так что должен спросить твоего разрешения, чтобы взять за руку.
— Хорошо.
Вместо того, чтобы протянуть руку через стол, он встал и передвинул свой стул, чтобы сесть рядом, а потом взял мою ладонь в свою. Ласково скользнул кончиками пальцев по моей коже. Эти касания были нежными и добрыми. Такая двойственность в том, что он давал и что жаждал получить.
— Знаешь, когда я впервые тебя увидел, то подумал, что у тебя глаза воина.
— Правда?
— Потому и посмотрел в глаза, хотя и не должен был. Поэтому мне захотелось, чтобы ты меня выбрала. Я мог сказать, что в твоей жизни было такое же горе, как и в моей. Некоторые думают, что будет неправильно связываться с тем, у кого есть такой опыт, но думаю, что мы могли бы разделить нашу боль.
— Это так, — согласилась я.
— Расскажи мне о своем отце.
Его просьба удивила меня.
— Серьезно?
Уильям кивнул.
— Но только если сама хочешь. Я больше не хочу тебя расстраивать.
Мне не понравилось это смешанное чувство — будто у меня действительно появился мужчина вне моей семьи, который заботится обо мне. Тот, кто искренне интересовался мной, без скрытых мотивов, и от кого не нужно что-то скрывать.
— Слушай, тебе необязательно это делать. Мне жалость не нужна.
— Не делай так, — мягко попросил он.
— Как?
— Не закрывайся.
— Я не закрываюсь.
— Именно так ты и делаешь.
Я выдернула свою руку из его ладони.
— Что за черт с этими эмоциональными качелями? Сначала ты говоришь, что не хочешь меня расстраивать, потом раздражаешься, потому что я не хочу говорить?
— Это разные вещи. Мне искренне хочется узнать о твоем отце, а ты не хочешь рассказывать. Но не потому, что тебе больно, а потому, что ты не хочешь говорить со мной о нем.
— Ты меня бесишь.
— Но я прав, — глядя на то, как я сдулась, он добавил, — верно?
— Ладно, да. Ты прав. Теперь счастлив?
— Нет. Но что-то говорит мне, что должен бы, потому что ты нечасто признаешь, что не права.
Я рассмеялась, чтобы замаскировать свой гнев.
— Мне бы понравилось, отхлещи я тебя по заднице прямо сейчас.
Уильям подмигнул.
— Мне бы тоже понравилось. Очень.
— Ты уверен, что раньше преподавал, а не занимался психологией? Я имею в виду, ты прочитал мои эмоции, как заправский психиатр.
— Когда проводишь у психолога столько времени, сколько провел я, волей-неволей нахватаешься от него.
— Но ты же не считаешь, что мне нужен психолог?
— Я начал терапию, когда умерла мама. По той же причине и начал играть в футбол. Врач предложил мне это, как способ выплеснуть свой внутренний гнев.
— Мне было интересно, почему молодой богач выбрал футбол. Я думала, что вы все играете в гольф или лакросс.
— Мой дедушка разбогател, потому что получил спортивную стипендию в колледже, играя в футбол, — рассмеялся Уильям. — Не имея инженерного образования в сочетании с тем, что тот вырос на птицеводческой ферме, он никогда не смог бы разработать нагреватель для курятника, на который и получил патент, а значит, не заработал бы свои миллионы.
— Ты шутишь, да?
— Нет, не шучу.
— Кажется, терапия тебе действительно помогла. Я имею в виду, ты получаешь удовольствие не только от футбола, но и смог собрать свою жизнь воедино и начать двигаться дальше.
Он рассмеялся.
— Это просто умело выстроенный внешний фасад.
— Очень сомневаюсь.
— Скоро ты убедишься, что все мы здесь немного не в своем уме.
Преподаватель английского, живущий во мне, нахмурился, узнав цитату из книги Льюиса Кэролла.
— Я была практически уверена в этом еще до начала работы в «1740».
— Как насчет небольшого количества бесплатной терапии?
— Ладно. Почему бы и нет.
Уильям пристально посмотрел мне в глаза, будто хотел заставить поддаться собственной воле.
— Расскажи мне о своем отце, Софи.
Это не было просьбой. Это было приказом. Хотя в конце фразы было что-то такое, утешительное.
— Мой отец — папочка — это мой мир и Вселенная. Он тот, ради кого встает и садится солнце.
— Истинная папина дочка.
Я кивнула.
— Моя бабушка рассказывала мне, как мама часто говорила, что когда я была ребенком, то могла закатить самую сильную истерику в мире, но стоило прийти папе, и я успокаивалась. Ему даже не нужно было брать меня на руки. Как только я чувствовала его присутствие, все сразу становилось лучше.
Проницательный Уильям заметил:
— Это впервые, когда ты упомянула свою мать.
— Думаю, это потому, что я не слишком много о ней помню. Она погибла от несчастного случая, когда мне было три года.
— Мне жаль.
— Все нормально. Я бы сказала, ты знаешь, что я чувствую, но тебе должно быть тяжелее. Ты знал маму дольше.
— Думаю, потерять маму тяжело вне зависимости от того, сколько тебе лет.
— Как и у тебя, нам помогали бабушка и дедушка. Но все равно, папа делал для меня все, что мог. Он участвовал во всем, неважно, кормлении или купании. Не знаю, откуда тот брал столько энергии — заботиться обо мне, управлять фермой в течении недели, устраивать соревнования по выходным. Но каким-то образом ему удавалось. — Подумав о том, как много мог мой отец, я в гневе стиснула зубы. — Давным-давно он был воплощением крепкого ковбоя. А потом гребаный врач отнял у него все это. Сначала тот перестал пользоваться веревками, потому что руки потеряли свою хватку. Потом перестал ездить верхом.
Сжав кулаки, я вспомнила мучительное выражение лица своего отца в тот день, когда он не смог сесть в седло. Слишком гордый, чтобы попросить помощи, он попросту перестал ездить верхом.
— Потом перестал ходить.
— Теперь он привязан к инвалидному креслу?
— Да.
— Я мог бы еще раз сказать, что мне жаль, но это слишком незначительно для того, через что он прошел. Для него должно быть так мучительно все это, но и для тебя — тоже. Понять, что твой супергерой смертен, что он живой человек, бренный и хрупкий.
— Да, — прошептала я.
— Тем не менее, все как-то выровнялось. Тот, о ком когда-то заботились, стал заботиться сам. — Он внимательно посмотрел на меня. — Вот почему ты пошла работать Доминой. Чтобы поддержать отца деньгами.
— И ради брата. Ему всего семнадцать, — напомнила я.
На этот раз Уильям не стал спрашивать, а просто нежно прикоснулся к моей щеке.
— Ты хоть представляешь, насколько ты удивительная?
Я застеснялась его прикосновения и комплимента.
— Ничего такого.
Он покачал головой.
— Я серьезно, Софи. Мало кто в мире обладает такой способностью любить и быть добрым, как ты. Не говоря уже о твоей самоотверженности и бескорыстии.
Меня согрело его восхищение, но я легкомысленно отмахнулась рукой.
— Я стала практически проституткой, чтобы содержать ферму и учиться в колледже. В таком трудно углядеть героизм.
— Ты сделала то, что должна была, чтобы дать любимым людям то, в чем они нуждались. Не все смогут отважиться на такое ради семьи. Многие бы просто начали жить для себя, оставив отца и брата на произвол судьбы.
— И стали бы самовлюбленными ублюдками.
— Именно. Стали бы. К сожалению, из таких людей, в основном, и состоит мир. — Он улыбнулся мне. — И это все делает тебя просто удивительной. — Когда я открыла рот, чтобы протестовать, Уильям прижал к моим губам палец. — И не спорь со мной, Софи. Просто прими комплимент, а еще лучше, постарайся принять произошедшее.
— И еще раз, я бы хотела отшлепать тебя по заднице.
— Очень рад это слышать.
Наша беседа текла так же свободно, как и «Мимозы», которые мы продолжали заказывать. Мы разговаривали, пока тех, кто завтракал, не сменили те, кто пришли на обед. Я никогда не встречала никого, кроме своего отца, с кем могла бы говорить так же легко, как с Уильямом. Он искренне интересовался всем, что я ему рассказывала. Ни разу не посмотрел в свой телефон и не вышел за рамки, как большинство знакомых мне парней. Конечно, многие из тех, с кем я встречалась, были примерно моего возраста, а пока мы болтали, я узнала, что Уильяму тридцать два. Почти на десять лет старше меня.