Мэй подошла к Баркли. Он переводил испуганный взгляд с одного лица на другое.
- Идите сюда, тетушка У, - сказала Май и перевернула скрученного веревками советника лицом к полу. - Режьте! - И, почувствовав, как в ее руках судорожно забился Баркли, не удержалась от смеха. - Режьте веревки, тетушка У Дэ! Быстрее, время дорого!.. Встаньте, Баркли!.. Я к вам обращаюсь, к вам... повторила она. - Встаньте, вы мне нужны в качестве носильщика...
Баркли поднялся и, задыхаясь от бессильного гнева, прохрипел:
- Вы - преступница, мы будем вас судить...
- Возьмите на руки раненую! - оборвала его Мэй. - Осторожней!
Баркли больше не сопротивлялся. Он послушно поднял раненую Го Лин.
- Ма, нам тоже пора уходить, - сказала Мэй.
Ма пошла в кухню и с усилием подняла в углу кусок пола. Под ним виднелась крышка люка, за нею - темный провал подземного хода. Ма нажала кнопку, и слабый свет далекой лампы осветил путь.
- Все готово? - спросила Мэй.
- Этот ход выведет вас за пределы миссии, а там... - сказала Ма и улыбнулась, - там вы уже будете у своих.
- Тан Кэ, У Дэ! - командовала Мэй. - Помогите спустить раненую в подземный ход.
Ма в нерешительности остановилась.
- А где У Вэй? - негромко проговорила сна.
- У Вэй с товарищем Сяо Фын-ин отступают вместе с гоминдановцами. Они сохранили свое инкогнито. Сказав, что едва спаслись от нашей мести, они смогут быть нашими разведчиками в стане врагов.
При имени Сяо, которую подпольщики знали как изменницу, раздались возгласы удивления.
- Быстрее, быстрее, товарищи!.. - торопила Мэй.
Через несколько минут люк был поставлен на место и в кухне воцарилась темнота. За стенами дома продолжала грохотать буря все нарастающей канонады: НОА громила чанкайшистский гарнизон Тайюани.
Мэй взяла Ма под руку, и они вышли в сад. На горизонте, там, где была Тайюань, небо горело заревом пожаров. На его фоне, колеблющемся, как раздуваемый ветром занавес, вспыхивали желтые отблески орудийных выстрелов и зеленовато-белые трассы угасающих ракет.
- Можно подумать, что это салют победы, - сказала Ма.
- А разве это не так? - спросила Мэй. - Это победа. Победа над последним очагом их сопротивления на нашем материке.
Глава двенадцатая
1
Только бы не заплакать, только бы не заплакать! Больше Цзинь Фын не думала ни о чем. Когда ее ударили по первому пальцу, все клетки ее маленького существа настолько переполнились болью, что, казалось, ничего страшнее уже не могло быть. Она закричала, но из-под ее крепко сжатых век не скатилось ни слезинки...
Палач бил молотком по пальцам девочки, а прыщавый рыжий иностранец наблюдал за этим делом, приготовив бумагу, чтобы записать ее показания. Цзинь Фын ничего не сказала. Рыжий хотел знать, с какими поручениями партизан ходила Цзинь Фын. К кому, куда, когда? И еще он хотел знать, где находятся в городе выходы из подземных галерей. Но Цзинь Фын словно и не слышала его вопросов, только думала: "Не плакать, не плакать!" Потом ее истязали еще и еще. Когда Цзинь Фын теряла сознание, ее поливали водой, втыкали иголку шприца с какой-то жидкостью, от которой девочка на несколько минут приходила в себя. И так продолжалось, пока ей не почудилось, будто комната, где ее пытали, залилась ярким-ярким светом и в комнату ворвались "красные кроты": и командир с рукой, висящей на перевязи, и маленький начальник штаба, и высокий рябой начальник разведки, и радист. Цзинь Фын так ясно видела все морщинки на лице радиста со въевшейся в них копотью! На партизанах были новые ватники, а поверх ватников крест-накрест пулеметные ленты. Совсем как нарисовано на плакате, висевшем над ее местом на кане в подземелье штаба. А когда командир "кротов" увидел Цзинь Фын, прикрученную ремнями к широкому деревянному столу, он бросился к ней и одним ударом ножа пересек путы. И ей стало так хорошо, как будто она сделалась легкой-легкой и понеслась куда-то. Она успела прошептать склонившемуся к ней командиру, что никого не выдала и ничего не сказала врагам. И что она не плакала. Честное слово, не плакала! Ведь "красные кроты" не плачут никогда... Последнее, что она видела: командир опустил на нее жаркое шелковое полотнище большого-большого красного знамени, закрывшее от нее весь мир...
Канонада была слышна и в глубоком подвале дома в центре Тайюани, где находился "следственный отдел" гоминдановской контрразведки.
Сидевший за столом рыжий иностранец приложил носовой платок к расковырянному прыщу и, страдальчески сморщившись, поглядел на появившееся на полотне крошечное пятнышко крови.
- Так вы, доктор, считаете, что девчонка не может говорить? - спросил он у стоявшего напротив стола маленького китайца в форме врача гоминдановской армии.
- Может быть, через неделю она и поправится, - неуверенно проговорил тот. - Ведь, в сущности, она еще ребенок.
- Вы шутник! Неделя! Через два-три дня на моем стуле будет сидеть какой-нибудь красный дьявол, если мы не заставим эту маленькую китайскую дрянь открыть нам, где находятся в городе выходы из катакомб.
Врач молча поклонился. Прыщавый иностранец ничего не мог прочесть на его лице и со злостью отшвырнул недокуренную сигарету.
- Мы должны заставить ее говорить!
Китаец сжал кулаки у груди и виновато проговорил:
- Для этого надо дать ей неделю на восстановление сил...
Тут до слуха рыжего докатились раскаты непрерывных разрывов, грохотавших над городом. Он обеспокоенно поднялся из-за стола:
- Слышите?.. В нашем распоряжении остаются считанные часы. Не время разводить тут лечебницы для партизан... Я доложу Баркли, что из-за вашей непредусмотрительности девчонка не дала нам никаких показаний...