— Что я тебе говорил? — обернулся он к жене. — Если б не было его в живых, они бы его не искали…
Эрнест не велел зажигать лампу, но даже при лунном скупом свете Милан заметил, что глаза отца подозрительно и влажно блестят.
Мать бегала из кухни в кладовку, ставила на стол все, что было в доме: колбасу, огурцы, варенье из слив. Милан вытер пол — рука у него почему-то сразу перестала болеть — и уселся на табуретку, чтобы досыта наглядеться на Эрнеста. А что-то завтра скажет на это Сила?
Эрнест здорово изменился. Исхудал, и глаза стали другие: такие же живые, но взгляд стал тверже. Иногда он щурится, и тогда в глазах у него мерцают огненные искорки.
— Никому ни слова, — говорит Эрнест. — Долго оставаться мне нельзя, завтра же вечером уйду…
Разговоры затянулись до рассвета. У Эрнеста начали слипаться глаза, видно было, что он крепится из последних сил. Первой спохватилась мама:
— Да ведь тебе выспаться нужно! А мы-то… Погоди, я тебе постелю…
Эрнест хотел завалиться на сеновал, но мама не дала:
— Хватит тебе мыкаться по сеновалам. У себя дома можно и выспаться по-людски.
— Только никому ни слова! — наказывал Эрнест. — Ни слова, понятно? Не то беда будет.
— Не бойся, — сказала мама. — Как-нибудь тебя скроем. А если они сюда сунутся, пусть только посмеют — я им своими руками глаза выцарапаю. А ты держи язык за зубами, — повернулась она к Милану.
Милан надулся. Дурачком она его считает, что ли? Неужто он станет болтать, что Эрнест вернулся? И все-таки в глубине души он огорчался, что даже перед Силой нельзя будет похвастаться своим дядей-партизаном.
Утром отец собрался в город. Мать провожала его озабоченным, грустным взглядом. Она боялась. Ему бы лежать, беречь себя. Но отец твердил, что он совсем здоров; и действительно, казалось, он совсем ожил, увидев брата целым и невредимым.
Ну что ж, мать только вздохнула тяжело, принесла корыто для теста и начала просеивать муку.
Милан пошел в школу разбитый и невыспавшийся.
Ноябрьский мороз затянул лужи на улице тонкими ледяными стекляшками.
Милан постукивал по ним каблуками, скакал от лужицы к лужице.
По шоссе тянулась колонна немецких машин. Пятнистый брезент плескался на ветру, из-под серо-зеленых шапок выглядывали угрюмые лица, уткнувшиеся в шарфы. Из-под колес разлеталась грязь.
«Если бы эти знали…» — подумал Милан, и ему тут же захотелось побежать домой, убедиться, что Эрнест в самом деле спит в чулане на высоко настланных перинах, в покое и безопасности.
На уроках он подремывал, ничего не слушал и не мог дождаться конца занятий. Что, если тем временем нагрянули жандармы и забрали Эрнеста?
На перемене между грамматикой и арифметикой его сосед Миша сунул ему в руку записку. Милан вздрогнул, покраснел. Спрятавшись за дровяным сараем, он развернул скомканную бумажку и стал читать:
Милан, здравствуй! Ты не можешь показать мне, как найти общий знаменатель, потому что я дроби не знаю? Ты мне дай ответ на второй перемене. Если хочешь, я приду к вам, и мы вместе сделаем задание,
Марьяна.
Он дочитал и покраснел еще сильнее. Охотнее всего он подбежал бы к Марьяне сейчас же и сказал, что он ей объяснит не только общий знаменатель, но даже все-все дроби, и простые, и десятичные. Что он согласен готовить вместе с ней уроки не только сегодня, но каждый день, пока они не кончат школу.
Но тут же он сник. Ведь Марьяна — дочь Цифры! Того самого подлого Цифры, который обокрал Пинкусов и мог бы выдать Эрнеста! Ведь для этой самой Марьяны Цифриха хранит в сундуке приданое Берты Пинкусовой!
Он окинул взглядом школьный двор.
Она была там. Две девочки крутили веревочку и нараспев повторяли:
— Красная, белая, синяя… красная, белая, синяя…
Марьяна прыгала через веревочку, ее русые косы бились о спину. Милан заметил, что она украдкой поглядывает в сторону сарая. Он смял бумажку в руке, насупился.
Марьяна к ним не придет. Никто и ни за что не придет к ним сегодня. Эрнест не велел. Эрнест, которого все уже оплакали, о котором думают, что он погиб, а он дома. Но если кто-нибудь узнает об этом, Эрнеста могут забрать и Милан никогда больше не увидит его.
Милан выбежал из-за сарая, поймал Мишу за куртку:
— Скажи Марьяне, что я не могу. Правда, не могу. К нам придет Сила, будем плести корзины для голубей.
За два урока, оставшихся до конца занятий, Милан ни разу не посмел взглянуть в ту сторону, где сидела Марьяна. Как только прозвенел звонок, он ринулся к дверям, чтобы не встретиться с ней. Он бежал домой пристыженный, низко опустив голову, чувствуя спиной ее оскорбленный, пренебрежительный взгляд.