— Кушать нушно, — отозвался Вилли из-за стола. — Мушчина кушает много.
— Отстань! — проворчал Милан и вышел во двор.
Мать с ведрами вышла следом за ним.
— Чего не жрешь, чего дуешься, как пузырь? — прикрикнула она на него.
— А ты чего кормишь немчуру, а? — уставился он ей в глаза. — Эрнест от них в горы ушел, отец из-за них чуть не помер, а ты их кормишь, да? — И он воинственно выставил вперед подбородок.
«Если ударит… пусть! Но зато я ей все выложил», — думает он.
Но мать не ударила его, наоборот, ему показалось, что взгляд ее стал чуточку мягче.
— Яйца курицу не учат, — только и сказала она и пошла с ведрами к колодцу.
В другой раз он бы взял у нее из рук ведра и сам принес воду. Но теперь он этого не сделал. «Пускай носит, если она такая! А я все равно есть не буду. Пусть хоть сдохну!»
Когда вечером он вернулся из школы, окна уже были затемнены. Одеяло, которым мать завешивала кухонное окно, в одном месте завернулось. Милан заглянул в щель и сразу увидел ненавистное лицо постояльца, который опять сидел за столом и что-то рассказывал отцу.
«Чего он там расселся? — злится Милан. — Другие уйдут себе в деревню и приходят только ночевать. А этот чего здесь торчит?»
Фред каждое утро бреется, до блеска протирает тряпочкой бритвенный прибор и уходит. Старый Ганс, тот забьется в уголок и читает. Читает весь день и всегда одну и ту же книжку. Читает медленно, со вкусом, шевеля тонкими сухими губами.
Время от времени Ганс уходит с ружьем в поле, стрелять зайцев. Он приносит их домой в рюкзаке (сквозь дно рюкзака просачивается кровь), свежует их на завалинке и отдает матери, чтобы та приготовила ему паприкаш. Это тоже бесит Милана, но все равно Ганс и Фред не так портят ему кровь, как этот Вилли.
Вилли все время примазывается к семье. Увидел, что отец болен и не может работать, принялся помогать по хозяйству. Починил скрипучие ворота, которые давно уже висели на одной петле, подлатал новыми досками забор, забил клинья в лопаты и заступы в сарае.
— Пять год — ружье, — говорит он, на всякий случай показывая число на пальцах. — Пять год — плёхо… Топор, лопата хочем, работаем… — размахивает он лопатой.
— «Хочем, работаем»! — передразнивает его Милан и отнимает лопату. Что он там лопочет без складу, без ладу? Ох, осел! Так и не научится говорить по-людски!
И он очень удивляется, что отец сочувственно глядит на Вилли и даже качает головой, словно понимает, чего требует его, Виллина, душа.
Вот и сейчас отец сидит за столом вместе с Вилли, слушает его несусветную тарабарщину и придвигает к нему каравай, чтобы тот отрезал от него.
«А родной сын пусть голодает, — с горечью думает Милан. — Родному сыну уже в доме делать нечего. А Эрнест…»
При мысли об Эрнесте на глазах у него выступили слезы. Эрнеста предали, запродали. Водятся со смертельным его врагом, а о нем и не вспомнят. Изо всей семьи только он один думает об Эрнесте, только он его любит, только он ему помогает!
— Мать кормит немца, — пожаловался Милан Эрнесту, когда они снова встретились под ракитой. Милан пришел замерзший, весь измазанный, с зайчихой в мешке. — А отец всё разговоры с ним водит. Ворота он нам, правда, починил, сечку резать помогает. Но я его все равно ненавижу. Я ему еще такое подстрою!.. Мне бы револьвер или хоть немножко динамиту…
— И что бы ты сделал? — примирительно спрашивает Эрнест.
— Что? А вот увидел бы… Правда, Эрнест, принеси мне динамиту. Или гранату, ну, хоть самую завалящую. Я ему покажу!
— Скажи пожалуйста! — крутит Эрнест головой.
— А маме я не буду рубить хворост! Пусть сама рубит, раз она такая! И стелить не буду, и по воду не стану ходить.
— Скажи пожалуйста! — повторил Эрнест и даже присвистнул. — А почему это ты так с матерью, Милан? Как раз теперь, когда меня нет дома… а?
Милан опешил.
— А почему она такая?
— Милан, милый, — необычно мягко сказал Эрнест и привлек мальчика к себе. — Нельзя же так. Мать налила немцу щей, а ты сразу: «Давай гранату! Всех разнесу, перебью!» Ну, допустим, дам я тебе гранату или там динамит. Ну, прикончишь ты пару немцев. А потом что?
— А я почем знаю? — пробормотал Милан и шмыгнул носом.
— Вот видишь, ты не знаешь, а я знаю. К стенке бы вас поставили и перестреляли. Отца, мать, Евку и тебя. А какой из этого прок? Ты сам посуди.
Милан топчется на месте, растерянно потирает руки в шерстяных рукавичках.
— Ох, Эрнест! — вздыхает он. — Ты ведь не знаешь, совсем не знаешь, какие они! Старую Пинкусиху так избили кнутом, по земле ее волокли! А отца как ударил тот, очкастый, я ведь тебе уже рассказывал. Он чуть не умер потом от приступа, да! А она их кормит! Они людей кнутом избивают, а мы что? Будем сидеть сложа руки? И Сила тоже говорит, что будь у него динамит, он бы подорвал амбар Грофиков. Там их больше всего.