Однажды — как раз был четверг, декабрьский четверг, холодный и ветреный — Милан возвращался со встречи с Эрнестом. Мешок с зайчихой был перекинут через плечо. Он топал ботинками по блестящим лужам и повторял про себя поручение Эрнеста.
Завтра он пойдет в Грушовяны. Пойдет туда утром, потому что занятия в школе на этой неделе начинаются после обеда. Третий дом с краю у шоссе — найти его будет нетрудно. Там спросить Штефана Газуху. Когда найдет его, скажет ему как обычно: «Зори нынче красные», на что Газуха должен ответить: «Значит, будет ветрено». Тогда Милан отдаст ему письмо. Да, на этот раз Милану доверили письмо: видно, сообщение намного длиннее, чем обычно.
Письмо спрятано у Милана под рубашкой, около сердца, кожу слегка покалывают уголки сложенного листа, и еще он чувствует, как стеариновая печать на письме липнет к телу.
Милан перешел через кладку над рекой и свернул к усадьбе Грофиков, чтобы отдать зайчиху. Он так привык к этой дороге, что шел, почти не скрываясь.
Он был уже у ворот усадьбы, когда из мглистой темноты раздалось резкое: «Хальт!»
Милан вздрогнул, первой его мыслью было: «Бежать!», но он тут же опомнился и застыл на месте, оцепенев от страха и неожиданности.
Патрульные — их было двое — подошли к нему. Они спрашивали что-то по-немецки, потом один заговорил на странной смеси из чешских и русских слов. Но Милан не понимал, о чем его спрашивают и вообще спрашивают ли его о чем-то. Страх затуманивал его мозг, который сверлила одна и та же пронзительная мысль: «Письмо, письмо…»
«Что бы ни случилось, — втолковывал ему Эрнест, — понимаешь, что бы ни случилось, никто не должен прочесть письмо, кроме Газухи. Если что — съешь его!»
Милан был тогда в восторге: совсем как в приключенческом романе. «Я съем, съем, — обещался он. — Ты не бойся, чего уж там…» Он даже хотел побожиться, но Эрнест только рукой махнул: «Глупости, при чем здесь божба! Твое дело как можно скорее доставить письмо в Грушовяны!»
Съесть письмо сейчас? Но как это сделать, если они стоят над ним, светят прямо в глаза фонариками, трясут за плечи? Как тут сунешь руку под рубашку?
Словно сквозь сон он слышал, как немцы переговариваются, потом его взяли за руку и потащили куда-то.
Заскрипела дверь, и Милан очутился где-то, где очень ярко, ужасающе ярко светила лампа и было много, страшно много людей.
Неясно, как сквозь мглу, сквозь тяжелую желто-серую мглу, он различал какие-то фигуры и предметы. Потом мгла слегка расступилась и из нее вынырнуло лицо: продолговатое, золотой зуб в приоткрытом рту, узкий и высокий лоб, волосы будто приклеены к вискам.
Он узнал его, и сердце снова сжалось от судорожного страха: командир немецкого отряда!
Вынырнуло второе лицо, круглое, все в морщинах, холодные водянистые глаза впились в глаза мальчика. Милан хотел отвести взгляд, но не смог. Водянистые глаза притягивали его с неумолимой силой.
Он услышал голоса, какие-то вопросы. «По-чешски говорят», — дошло до него.
Но он не знал, что говорят и кому.
Потом он услышал свой голос, да, конечно, это был его голос. Все в голове у него перепуталось. Ему казалось, что допрашивали кого-то другого, но вместо этого человека отвечал он, Милан.
Да, он был на улице в запретное время. Знал он, который час? Нет, не знал, у него нет часов. Где он был? Ходил на зайцев. Вот зайчиха в мешке — она попалась в петлю. Где? В капустном огороде у Петриков. Он может даже побожиться. Чтоб ему провалиться сквозь землю!
Потом оба лица исчезли в дрожащей тяжелой мгле, от которой у него кружилась голова. Они исчезли бесследно, а он остался один, затерянный в густом желтом мареве, и уже больше ни о чем не думал, даже о письме за пазухой. Издалека, страшно издалека до него донесся голос:
— Вы знаете этого мальчишку?
В ответ раздалось много, очень много голосов: «Да, да, это Милан Гривка, они живут в Домовине, у самого шоссе». Это звучало, как в церкви, когда запевает один священник, а ему откликается весь хор.
Кто-то взял у него из рук мешок с зайчихой. Кто-то сказал: «Обыскать его». И чья-то рука полезла к нему в карман. Обомлев, он наблюдал за тем, как из кармана у него вытаскивают перочинный ножик с костяным черенком, бечевку, ржавый ключ, бензиновую зажигалку без колесика…
Потом эта же рука, грубая огромная ручища, приблизилась к другому карману. И тут Милан очнулся. Им овладел отчаянный страх.
— Нет, нет, нет! — кричал он. — Нет, нет, нет, дяденька, пан солдат! Пожалуйста, не надо…
— Ага! — победно воскликнул офицер с прилизанными волосами. — Ага!