— Нет, Эрнест, в голубятник не стоит.
— А куда? Есть место получше?
— Пойдем, я тебе покажу.
Он подвел его к соломорезке. Здесь стоял в углу ящик с кормовой репой, которую Милан стругал коровам в пойло.
— Глянь-ка, здесь никто искать не станет. Репу я сюда насыпаю каждый день. Кому придет в голову рыться в ней?
Эрнест заколебался, потом пожал плечами: ладно, мол. Они высыпали репу, разложили по дну ящика увесистые пакеты, которые Эрнест по одному доставал из рюкзака.
— Что это? — не удержался Милан.
— Орехи, — ответил Эрнест, строго взглянув на племянника.
— Сочиняешь, — разочарованно буркнул Милан. Чего он с ним в прятки играет? — Это те самые деньжата, которые тетка Зуза теперь велела тебе спрятать.
— Может быть, — допустил Эрнест. — А может быть, и нет. Во всяком случае, тебе лучше держать язык за зубами. Тетка Зуза болтливых не любит.
Милан пренебрежительно оттопырил нижнюю губу, сунул руки в карманы и стал глядеть, как Эрнест засыпает пакеты репой.
Он не двинулся с места, чтобы помочь ему; очень уж ему не понравился суровый тон, каким Эрнест поучал его. И тут же в нем возникло желание разозлить Эрнеста, вывести его из себя. Ему захотелось, чтобы Эрнест накричал на него. Он выставил вперед подбородок и выпалил:
— А я уже не верю!
Эрнест поднял глаза:
— Что?
— Не верю, ясно?
— Нет, не ясно. Что значит «не верю»?
— В бога не верю. И не молюсь больше. Да.
Ну вот и все. Теперь Эрнест начнет усовещевать его или даже прикрикнет.
Эрнест поднялся, опираясь на здоровую ногу, аккуратно захлопнул крышку ящика и уселся на ней.
— И не надо, — сказал он спокойным, негромким голосом, словно его и не взволновала вовсе эта страшная весть о том, что Милан перестал верить. — Загляни в дом, нет ли там кого, — попросил он Милана. — И вернись сказать, ладно?
18
Итак, Эрнест вернулся. Мать сперва было обрадовалась: все-таки не будет ей теперь так одиноко. Но когда она досыта выплакалась перед единственным близким ей человеком, она стала убиваться из-за Эрнеста.
— Ох, не знаю, ей-богу, не знаю, хорошо ли ты сделал, что вернулся! Лучше бы тебе там остаться. И мне было бы спокойнее. Ведь эта шельма шельмовская (это она о старом Буханце) на нас уже и не глядит. Еще донесет, заберут тебя, а мне что потом делать? Только что с детьми в могилу лечь…
— Не бойся, не донесет, — успокаивал ее Эрнест. — Я к нему сам приду, все равно нужно прописаться. Вот увидишь, ничего он мне не сделает.
— К нему? — вскрикнула Гривкова. — Господи боже, да зачем же тебе к нему соваться? Уж как-нибудь скроем тебя в доме, соседи у нас хорошие, они-то не выдадут, а чужака мы и во двор не пустим. Собаку к воротам привяжем, чтобы знать, если кто к нам сунется.
— Явиться к нему я все равно должен, а ты ничего не бойся! Мне Буханец не указ. Вот, посмотри!
Он достал из нагрудного кармана пачку документов, разложил их на столе.
— Так вот, слушай и запоминай, чтобы мы везде говорили одно и то же! Ни в каком восстании я не участвовал, понятно? После жатвы я поехал в Превидзу за лесом для амбара. Там меня и застало восстание. Я простыл, на ноге открылась рана, и отправили меня в Тренчин, в больницу. Там я и провалялся все время до нынешнего дня. Вот бумаги.
Он показал ей письмо от лесоторговой фирмы, настоящее деловое письмо на фирменном бланке с печатями и договорными пунктами, потом свидетельство о выписке из больницы и пассиршайн [19] от немецкой комендатуры, который давал ему право вернуться на место жительства.
— Этому он поверит как миленький, будь спокойна. Бумаги что надо!
Буханец, к которому явился Эрнест, долго разглядывал документы, даже очки на нос насадил, чтобы получше рассмотреть бумаги на свет. Документы были в порядке. Двойной крест и двуглавый орел на печатях стояли на своих местах.
— Добро, Эрнестушка, добро! Все как полагается, — сказал наконец Буханец. — И что же, полегчало тебе?
— Пока похвалиться нечем. Паршивая это штука, к доктору мне еще ходить и ходить, — ответил Эрнест, которого сбивал с толку любезный тон Буханца.
— Да, уж не поленись, сходи полечись, пока не поздно. Паршивое это дело, что правда, то правда, не дай бог заболеть. Ума не приложу, с чего это к таким парням, как вы, хворобы так и липнут? Возьми, к примеру, Яна Мацко, сколько он провалялся, а ведь какой парень! Простыл, говорят, плеврит, вода в боку скопилась. Чуть ли не чахотка у него объявилась. Не та нынче молодежь пошла, одно гнилье. Вот взять меня: седьмой десяток разменял, а все же если хлебну рюмочку — через любой забор птицей перемахну. И тебе так нужно! Закусить да выпить, ну и того-этого, сам понимаешь… — Он засмеялся нехорошим, фальшивым смехом.