— Что я, маленький? — чуть не обиделся Милан. — Никто и не узнает. Даже не заметят, что меня нет.
Утром, когда Эрнест вручил ему письмо, Милан остолбенел. Точно такой же розовый конвертик, какой уже два раза приносила Эрнесту почтальонша. Милан взглянул на адрес. Фамилия была незнакомая, значит, это не Якубикова. Ну да, конечно, ведь ему нужно в город, а не на Беснацкий… В этом деле сам черт ногу сломит!
— Адрес на конверте. Это рядом с Окружным управлением. Анка Дратвова. Письмо отдашь только ей — в собственные руки.
— А как я узнаю, что это она?
— Она живет одна. Такая довольно высокая блондинка в очках, — сказал Эрнест, притворяясь, будто не замечает, как ухмыльнулся Милан.
Анка Дратвова была не просто высокая, она была высоченная — настоящий гренадер. К тому же костлявая, с множеством золотых зубов в большом рту.
Милану она не понравилась страшно. Пускай бы уж Павла Якубикова, на ту хоть приятно посмотреть, но эта кикимора…
Она удивилась, когда Милан протянул ей конверт, но взяла его с жадностью. Милан видел, что она с трудом сдерживает желание прочитать письмо тут же, на месте.
Но она пересилила себя, погладила Милана по щеке (на что Милан насмешливо скривил губы), усадила его в белой кухоньке и придвинула к нему тарелку с ватрушками:
— Попробуй моих ватрушек, я пока напишу ответ, а ты ешь на здоровье.
И ушла в комнату. Милан остался один.
«Так, значит, это она, — покрутил он головой. — Значит, это и есть та самая никчемная баба, ради которой Эрнест… Ах, лучше не расстраиваться!»
До сих пор Милан только злился на Эрнеста, но сейчас он искренне жалел своего непутевого дядю.
«Вот уж нашел кого выбрать! Такой парень!»
Анка все не возвращалась, видно, никак не допишет свое любовное послание Эрнесту, чтоб ей пусто было! Ватрушки пахли ванилью, наверно, вкусные.
«Съем у нее ватрушки, — мелькнула у него в голове отличная мысль. — Она предложила попробовать, а я все поем. Специально, чтоб знала!»
Когда Анка вернулась с розовым конвертом в руке, на тарелке лежала одинокая ватрушка. Милан надеялся, что она рассердится: может, подумает, что лучше ей не связываться с семьей таких обжор? Но Анка не рассердилась, наоборот, она улыбнулась, блеснув золотыми зубами, и ее симпатичные — а ей-богу, симпатичные — фиалковые глаза смеялись за стеклами очков.
— Как тебя звать? Милан? Ну, поторопись, Миланко! — Она отдала ему письмо. — А это тебе на дорогу.
Она сунула ему в карман последнюю ватрушку и проводила его до калитки.
Эрнест дожидался Милана перед домом.
По тому, как он схватил письмо от этой костлявой золотозубой Анки, по тому, как нетерпеливо он вскрыл конверт и впился глазами в строчки, Милану стало ясно, что Эрнест пропал окончательно и бесповоротно.
22
Человек ко всему может привыкнуть. По крайней мере, так говорят. И Милан привык к тому, что в деревне опять немцы и что их еще больше, чем прежде. Привык он и к тому, что ходит теперь в школу от случая к случаю, потому что учеников то и дело выставляет немецкий комендант, который проводит в классе занятия с новобранцами.
И к долговязой Анке с золотой улыбкой он привык. Теперь он уже регулярно возит ей письма от Эрнеста. Привык и к чувству жалости к Эрнесту, которое пришло на смену прежнему горячему восхищению.
Фронт застрял где-то за горами. Немцы выгоняют людей рыть окопы. Эрнест тоже ходит рыть окопы. Он возвращается домой весь в желтой глине, иззябший и какой-то присмиревший. Милан уже не сердится и не осуждает его.
Ко всему можно привыкнуть, со всем можно смириться. Если на твоем пути окажется что-то очень уж горькое или неприятное и тебе кажется, что ты этого не перенесешь, нужно попытаться найти лазейку, чтобы как-нибудь обойти это. Милан учится находить такие лазейки.
Мама, например, не может понять, почему Милан перестал ходить в церковь и даже на воскресную мессу его не выгонишь. Просто сказать, что ты не хочешь идти в церковь, никак нельзя. Мама начала бы убиваться, что у нее сын сбился с пути истинного, стала бы попрекать Эрнеста, что это он подает ребенку дурной пример, портит его. Милан не хочет, чтобы мать изводила себя, и терпеть не может, когда на кого-нибудь взводят напраслину. Каков бы Эрнест ни был, в этом он не виноват.
Поэтому по воскресеньям Милан одевает праздничный костюм и идет в церковь, но прежнего праздничного ощущения у него нет. Гипсовая статуя Христа уже не трогает его, не наполняет его благоговейным ужасом. Он критически поглядывает на нее. Видит отставшую позолоту на мантии, седой налет пыли на кудрях, паутинку, которую безбожник-паук безбоязненно натянул между венцом и плечом статуи.