За алтарем есть небольшая ниша, в которую пономарь складывает череп и кости, если они не требуются для заупокойной мессы. [21] Девчата боятся этих костей и особенно черепа, в котором недостает левого глазного зуба. Стоит показать им череп, как они зажмуривают глаза и прячутся одна за другую.
Вообще в церкви можно неплохо позабавиться. Можно пугать девчонок черепом, фехтовать за алтарем костями, можно спрятать чей-нибудь молитвенник и посмеиваться в кулак, пока его владелец ищет его и ругается при этом.
Очень забавно бывает слушать, когда священник говорит проповедь. Лабудовский священник слывет отличным проповедником. Ну что ж, может быть! Голос у него зычный, когда он разойдется, его слышно аж на улице. В последнее время в своих проповедях он говорит только о русских, готовит своих прихожан к их приходу. Он говорит с жаром, размахивая руками, на шее у него красными веревками набухают жилы. Священник очень боится, что русские его убьют.
«Если и придется нам принять мученическую смерть от рук людей без бога и без веры, все равно не будем отчаиваться. Ведь что такое смерть? Врата в вечность. А смерть мученическая — не более как лифт в небо, в объятия нашего спасителя».
— Внимание, он уже в лифте! — шепчут ребята.
Если священник заводит речь о лифте, значит, проповедь скоро кончится. Нужно убрать кости в нишу и выйти из-за алтаря. Милан ни разу не видел лифт, но слышал, что это такая клетка, которая поднимает людей на верхние этажи в высоких домах. И ему становится смешно при мысли, что священник поднимется на небо в клетке — как щегол.
Деревня ждет русских. Все их ждут. Филип Буханец перевез жену и детей из города к отцу, а сам остался один в аризованной вилле. Буханец редко появляется на улице. У него много дел. Почти ежедневно через деревню едут беженцы, на возах, нагруженных барахлом. Буханец должен обеспечить их ночлегом. Он устроил себе канцелярию на кухне под образами, выписывает там бумажки, сколько человек должен принять на ночлег такой-то дом.
Цифра смылся. Цифрова распустила слух, что он вернулся на работу в Гарманец. Но никто ей не верит. В Гарманце уже русские, а Цифра не такой дурак, чтобы лезть им прямо в руки.
— Разве это житье, ох, да какое же это житье? — причитает на крыльце Грызнарова. — Ни туда, ни сюда. Сейчас бы пахать нужно, сеять…
— А что ж вы не пашете? — говорит старый Шишка. — Погода нынче теплая, земля подсохла, зерна ждет.
Шишка уже вспахал и готовится сеять. Но, кроме него, немногие отважились выйти в поле. У Гривок тоже не вспахано. У Эрнеста разболелась нога. Он не смог подлечиться, как наказывал ему командир. Больница в городе переполнена ранеными немецкими солдатами, врачи обслуживают только немцев, времени для местных у них не остается. Лабудовский комендант не посчитался с болезнью Эрнеста, выгнал его на рытье окопов как здорового, и Эрнесту стало хуже. Гривкова убивается:
— Что же мы будем делать? Озимые повымерзли, все поле лысое, а яровое зерно еще в мешке. Подохнем все с голоду…
Пересиливая боль в ноге, Эрнест утешает ее:
— Не бойся, ничего еще не упущено. Бывало, и позже сеяли. Переждем недельку-другую…
— Еще недельку-другую, не больше, — говорят люди. — Скоро все это кончится.
Но все ходят нервные, нетерпеливые.
— Да где же они? — огорчается старый Моснар. — Где они застряли? Неужто не знают, как мы их заждались?
Яно Моснар ушел в горы сразу же после той ссоры с Эрнестом. Ушел и ни слуху о нем, ни духу. Теперь старый Моснар ждет не только русских, но и сына; надеется, что он придет вместе с ними.
Старый Шишка вырыл на заднем дворе яму и старательно обмуровал ее, хотя не так-то легко ему работать с деревянной ногой. Шишкова отнесла в яму одежку, какая получше, кадушку с топленым салом, окорока, завернутые в ряднину. В мешок с одежкой Шишка засунул две бутылки с туго заткнутыми пробками.
— Дома я этого не оставлю, — говорит он откровенно, — ни за что не оставлю! Будут у меня гости, будет и чем попотчевать их!
И Грофики здорово изменились — и старый, и сын. Сын теперь все время работает наравне с батраками, а старый Грофик теперь показывается на улице только в куртке, залатанной около пуговиц. Как увидит, что где-то стоят и разговаривают мужики, остановится и начинает разводить руками:
— Отнимут у меня землю, сам знаю, что отнимут. Ну и пусть берут! Что я на этой земле нажил? Ну да, вот эту драную куртку. Сызмальства и до седых волос только и знал, что возился с землей, а попользовался от нее меньше, чем последний мой батрак.