25
Мать приспособила бункер для спанья. Эрнест наносил соломы, мать — перин. В полотенце она завязала каравай хлеба, большой и круглый, как колесо, с хрустящей коркой, и две колбасы, высушенные дымом и долгим висеньем в кладовке. Колбасы, собственно, были отложены до жатвы. Осталось их только две, остальные Эрнест давно утащил в горы. Но теперь мать все же сняла их с жердочки: пусть дети полакомятся; кто знает, не будет ли это последним их лакомством?
Эрнест хорошо укрепил бункер, обложил его саженными бревнами, а со стороны, обращенной в поле, бункер был защищен хлевом и сараем.
Милан уселся на мешок с одеждой, жевал колбасу и думал, как бы удрать из бункера, чтобы встретить русских.
Часа два все было похоже на настоящий фронт, такой, каким всегда представлял его себе Милан. Гремели пушки, свистели мины, над деревней кружили самолеты. С холмов, по которым тянулись немецкие колонны, раздавалась ответная пальба. К вечеру все стихло, и тишина продолжалась всю ночь. На рассвете бункер задрожал от яростного гула и свиста.
— Катюши пошли в ход! — зашептал Эрнест, и Милан, который никак не мог заснуть, даже в слабом свете керосиновой лампочки, подвешенной на дверях, заметил, как побледнело лицо дяди.
Гул затих и больше не повторялся.
— Один только раз! — облегченно вздохнул Эрнест.
Утром, когда Эрнест вышел засыпать корму коровам, Милан незаметно выскользнул следом за ним.
— Ты куда? — закричала мать. — А ну вернись!
Но Милан прикинулся глухим. Любой ценой он хотел взглянуть на деревню, через которую прошел фронт.
Его удивило, что дома́ стоят как стояли, тихие, выбеленные, какие-то задумчивые.
Лишь позже он заметил, что у соседей снесло кусок крыши, а палисадник перед домом разнесло в щепки.
Эрнест набрал корзинку сечки и высыпал ее в корыто.
— Настругай немного репы! — сказал он Милану.
Но как только Милан принялся за работу, вся округа ожила. Засвистели мины, затрещали пулеметы.
— Сюда! — заорал Эрнест и бросил Милана на землю у стенки. — У них хороший наблюдатель. Заметил возню во дворе, и тут же нас накрыл.
Немецкие войска отступали на запад. Понурые серо-зеленые фигуры с рюкзаками на спинах тащились вверх по Горке. Их преследовали столбы земли, поднятые минами.
Эрнест между тем прильнул к воротам и глядел в бинокль на горы. Он поманил племянника рукой.
— Смотри сюда! Видишь их? — зашептал он и проглотил слюну от волнения. — Идут…
Милан приложил бинокль к глазам.
Все дороги, все поля на склонах гор, все темно-зеленые барашки-холмы, разлегшиеся над долиной, были усеяны цепями пехоты. Цепи вставали, ложились, пробегали немного вперед и снова залегали. Милан различал ватные телогрейки и шапки-ушанки на головах.
И сразу ему стало смешно, что он представлял их себе иначе — в доспехах и шлемах. Как будто человек сможет удержать в руках автомат, если на нем латы!
Засвистела мина. Она пролетела у них над головами и рванула в саду. Эрнест и Милан пригнулись и стали осторожно пробираться к бункеру.
— Идут! — гордо восклицал Милан. — Но не снизу. Они идут с гор. Они прошли прямо через горы!
— Прошли, — сказал Эрнест, довольно усмехаясь. — Немцы-то ожидали, что они пойдут снизу, а они прошли сбоку… Разрезали их, отсекли, а теперь наискосок… — Он показал рукой, как они это сделали, и засмеялся.
Милану не сиделось в бункере. Чего только не делается вокруг них! Немцы, надменные, наглые немцы, ползут вверх по Горке и Пригону, русские должны были прийти снизу, а пришли сбоку, а ты сиди, скорчившись, в бункере, и ничего не видишь. Сила небось давно на улице.
— Они уже близко, — сказал Эрнест. — Перешли через реку, со стороны усадьбы стреляют. Эти пули уже на излете.
Милан прислушался к свисту пуль. Пуля засвистела, протяжно завыла: фиик! А потом стукнула: бум! Он повторил про себя: «Фиик — бум!» Пули на излете.
Тут воздух снова задрожал от рева самолетов. Милан приотворил двери бункера и увидел огромный немецкий танк, окрашенный в песочный цвет.
Что-то захрустело.
Бункер качнулся, как корабль, двери распахнулись настежь.
Милан увидел, что танк вздрогнул, как живой, и лошадиным движением встал на дыбы. Башня, смятая, как скомканный лист бумаги, валялась в канаве. Железное чудовище застонало, захрипело и послало в небо, в невинное голубое весеннее небо, густой клуб жирного дыма. Стрельба утихла.