— Сгори-им! — взвизгнула мать.
Эрнест выбежал из бункера, Милан за ним.
Пожарный насос был неподалеку, в маленькой кирпичной будке, Эрнест вышиб двери, выволок насос во двор, к колодцу.
— Становись сюда! — крикнул он Милану. — Здесь за стенкой тебя не заметят. Направляй струю на дом и на хлев.
Он втиснул ему в руку шланг, а сам начал качать воду, только по пояс защищенный срубом колодца.
Милан вцепился в шланг изо всех сил, но шланг рвался у него из рук. Его залило с ног до головы.
— Держи как следует! — орал Эрнест. — Видишь, что делается! Вся улица выгорит.
Милан щурил глаза, ослепленные водой, отворачивал голову, вытряхивал холодные капли из волос.
Вдруг кто-то перехватил шланг рядом с его руками. Милан оглянулся: Сила.
— Ну и врезали ему, — удовлетворенно сказал Сила. — Я видел.
— На кого ты похож? — вскрикнул Милан.
Да, Сила был одет очень странно. На нем было черное пальто с блестящими лацканами, на голове что-то странное, похожее на черную печную трубу.
— Это цилиндр, — гордо сказал Сила.
— Где ты его взял?
— В замке. Такие шляпы графья носили. Милан, а замок-то уже весь разграбили! Чего там только не было!.. Мне досталось только это. И еще коляска. Хорошая коляска, не едет, а летит.
Милан оглянулся. Точно, за воротами стояло кресло на колесах; когда-то слуга в белом халате катал в этом кресле старого графа.
— Пожалуй, хватит, — перевел дух Эрнест. — Хлопцы, в укрытие!
Но хлопцы уже были за воротами.
— Садись! — скомандовал Сила.
Милан забрался в кресло, Сила втиснулся рядом.
— Прокатимся, как баре!
Кресло и в самом деле было отличное. Оно летело по деревне как черт. Сила отталкивался легкими тросточками, которые он тоже раздобыл в замке.
— Грызнаровы растащили всю винокурню, — делился Сила новостями. — Ведрами спирт таскали. А старый Буханец кушетку уволок. Взвалил ее себе на спину. Мины так и грохают, а он тащит… Тут одна мина ка-ак рванет рядом! Он упал, все ножки кушетке обломал. А тетка Бора, такая праведница, сцепилась с Гурчиковой из-за стеганого одеяла. Так разодрались, что одеяло лопнуло, весь замок в перьях. А ругались как… Тьфу! Тетка Юла прибежала в замок с топором и с ходу по зеркалу, осколки так и полетели… До сих пор рубает. У графини в комнате изрубила табуретки на золотых ножках. До того разошлась — подойти страшно, того и гляди, убьет.
— И это в такую-то стрельбу? — крутит головой Милан.
— А что? — Сила выпятил грудь в графском смокинге. — Я вообще нигде не прятался.
По деревне уже не стреляли, только на Пригоне и на Горке еще местами фонтанами взлетала земля.
Милан невольно дергался при каждом взрыве и втягивал голову в плечи. Вообще он не возражал бы, если бы кресло было поглубже и хотя бы вдвое толще. А так что? Пуля его мигом прошьет.
— Боишься? — подмигнул ему Сила. — Это ерунда. Они уже далеко. Скоро здесь будут русские.
Из-за угла дома Гурчиков выглянула Олина. Увидев мальчиков, она всплеснула руками:
— Да бегите ж поскорее в какой-нибудь подвал!
Но те уже свернули к воротам замка.
26
Графский замок — трехэтажное здание, по самую крышу спрятанное в парке, — стоит в стороне от деревни. Парк обнесен стеной; верх стены покрыт зацементированным битым стеклом — чтобы никому не повадно было лезть через нее. Путь в парк ведет через ворота с коваными створками. Владельцы замка наезжали сюда очень редко, всего на пару недель в году. Остальное время они проводили в Вене или в Будапеште. Правда, в войну они заглядывали сюда почаще. Однажды даже провели здесь всю зиму, весну и лето, но деревенские видели их редко.
Несколько женщин ходили убирать в замке, они-то и рассказывали, какая там роскошь, какая мебель, какие ковры и картины держат там баре, сколько нарядов у графини и какие блюда ежедневно готовит повар, выписанный из Вены.
Милан видел графиню несколько раз — этакая верзила с ястребиным носом и красно-рыжими волосами. Видел, как она мчалась на коне, в мужских штанах, в маленьких желтых сапожках. Пролетит по деревне как вихрь, распугает кур и гусей и скроется в парке. Видел он и старого графа, которого слуги возили по парку в кресле на колесах. Это был маленький старичок со снежно-белой головой и чуть желтоватыми усами.
Когда отец говорил дома о графе и о его дочери: «Ну и семейка, повесить их мало», Милану не верилось, чтобы эта старая дева и седой старичок заслуживали такую страшную смерть. Милану они просто казались странными из-за своей замкнутости и непривычного образа жизни и, пожалуй, немного смешными.