— Я не буду хозяином, меня в ученики отдают, — пытается оправдаться его жертва.
— В ученики? Куда? К кому?
И на несчастного школьника обрушивается лавина вопросов. Сколько будут платить мастеру за ученье? А потом как? Откроешь свою мастерскую или пойдешь в подмастерья? И кто будет вести хозяйство в доме? Вероне дадут отступного или как? А отец будет делать пристройку или молодые сами будут строить себе дом?
Милан всегда обходил Пинкуса стороной, хотя ради этого и приходилось шлепать по грязи около кузницы.
Берта-кыш была старая дева, маленькая, некрасивая, с низким лбом и носом, похожим на клюв. Когда волосы у нее начали седеть, она стала красить их в городе. Это было очень смешно — лицо все в морщинах, а волосы черные как сажа.
Она была очень близорука, сдачу всегда подносила к самым глазам, но очков не носила, стыдилась.
Лавку у старого Пинкуса забрали в самом начале войны. Сын Буханца Артур въехал как-то на телеге во двор к Пинкусам, погрузил полки с выдвижными ящиками, бочки из-под керосина и уксуса, жестяные коробки, в которых Пинкус держал карамель, двое весов и отвез все это богатство к себе домой. Люди говорили, что Артур аризовал старого Пинкуса и будет теперь торговать вместо него.
Вскоре Пинкус умер.
С тех пор старая Пинкусиха и Берта-кыш совсем притихли; из дому они почти не выходили, и к ним никто не ходил.
Ходили слухи, что в городе забирают евреев, грузят в вагоны для скота и увозят, вроде бы на принудительные работы. Но за Пинкусихами никто не приходил.
— Старые они обе, — говорили люди, — может, и минует их это. Старуха уже на ладан дышит, ну, а Берта-кыш… какая из нее работница?
Берту-кыш Милан видел еще несколько раз. Маленькая, исхудавшая, но все еще с крашеными волосами, она стояла по субботам за калиткой. Увидев кого-нибудь из мальчишек, она манила его пальцем.
— Поди, поди сюда, — говорила она, — на минуточку!
Как-то она подозвала и Милана.
— Ты чей? — опросила она дрожащим, испуганным шепотом.
— Гривкин, — ответил он.
— Сын Гривки? Яна? Очень порядочные люди, — сказала Берта. — Зайди к нам, пожалуйста, наложи дров в печку.
Милан зашел и затопил печку.
— А водички ты нам не вытянешь? — попросила она его потом. — Немного, одно только ведерко.
Милан сходил к колодцу, принес ведро воды на кухню.
— Спасибо тебе, большое тебе спасибо, — сказала Берта. Порылась в буфете, достала из ящика несколько конфет, сунула их Милану в руку. — Ну, теперь иди, иди уже, чтобы никто тебя здесь не увидел, — бормотала она сдавленным голосом. — И никому ни слова, что ты был у нас! Никому! Знаешь ведь, какие теперь времена.
Милану все это показалось странным. Если Берта-кыш так боится, что у них кого-нибудь увидят, почему же она сама не наложит дров в печь? Но когда он рассказал Силе (ему одному), как он побывал у Пинкусов, тот объяснил ему, что это у евреев такая вера: по субботним дням им ничего нельзя делать, ни варить, ни печь растапливать, ни воды себе принести. С тех пор Милан ходил к Пинкусовым без приглашения, и Берта-кыш всегда угощала его горстью чернослива или двумя-тремя карамельками.
Деревянная калитка, которая ведет во двор Пинкусов, была приоткрыта. Мальчики протиснулись во двор, пробежали по мокрой кирпичной дорожке. Домик был тихий, словно бы вымерший. Двери в сени заперты на железный засов с замком.
Ребята постояли перед дверьми, потом подкрались к окну, прислушались. Жалюзи были опущены, оконные стекла тускло поблескивали в густеющей осенней тьме.
— Фью! — присвистнул Сила, пожал плечами и надвинул шапку на лоб. — Погоди здесь, я осмотрюсь немного, — почему-то шепотом сказал он Милану и исчез.
Милан стоял и недоуменно смотрел на подозрительно тихий домик. Он потрогал засов, проверил, заперт ли замок. Замок и засов были холодные и скользкие от сырости, пальцы ощущали мазкую ржавчину. Он брезгливо отдернул руку и вытер пальцы о штаны.
— Нигде никого, — услышал он шепот Силы, который опять вынырнул из тьмы.
Визгнула калитка. Кто-то вошел во двор. На кирпичной дорожке зашуршали осторожные, крадущиеся шаги.
Ребята пригнулись, тихонько скользнули в щель между курятником и поленницей дров. На фоне беленой стены домика показалась тень. Мужчина! В темноте он казался великаном, мальчикам мерещилось, что головой он достает до крыши.
Заскрежетал замок, человек пробовал подобрать ключ. Но, видно, он выбрал неподходящий — слышно было, как он меняет все ключи подряд, один ключ за другим. Замок не поддавался.