— Нет здесь германцев, зачем они нам? Нет германцев, ушли…
Из-за спины солдата вынырнул вдруг Эрнест. Он уже больше не отсиживался в бункере, а ушел в дом и ждал там.
— Здравствуйте, — сказал он и протянул солдату руку.
— Здравствуйте, — ответил солдат. — Ты хозяин, что ли?
— Да.
Милан не утерпел и тоже вышел из бункера, за ним Сила.
— Здравствуйте… — забормотал Милан, задыхаясь от волнения, — здравствуйте, мы очень долго…
Как же это дальше по-русски? Забыл! Ой, пустая голова! Забыл, а ведь столько учил!
Солдат даже не заметил, что Милан что-то лепечет, он разговаривал с Эрнестом, который со смущенной улыбкой показывал ему какую-то бумагу.
Солдат взял бумагу, прочел ее, медленно шевеля губами.
— А-а-а! — закричал он и кинулся обнимать Эрнеста.
Милан с Силой сгорали от зависти.
Эрнест обнял солдата за плечи, повел его в дом.
— Теперь можете выходить и вы! — крикнул он с крыльца в сторону бункера.
Мама с Евкой на одной руке и с узелком в другой вышла непривычно быстрыми шагами, заплаканная, растроганная. Она усадила солдата за стол, достала из узелка ветчину, угощает его.
— Покушай, покушай, на… — говорит она прерывающимся голосом. — Погоди, я сейчас хлебушка тебе…
Ветчина, слегка подсушенная, волокнистая, приятно попахивает дымком. Эрнест принес бутылку и рюмки, разлил вино.
— Ну, добро пожаловать, дорогой гость! — поднимает он рюмку.
Солдат берет рюмку, но не пьет, оглядывается:
— А мамаша?
Гривкова немного озадачена: она вообще не пьет. Но все же принесла маленькую рюмочку, чокнулась с гостем, выпила.
— За ваше здоровье!
Наконец солдат заметил Милана с Силой, поманил их, усадил к себе на колени, обнял за плечи.
Телогрейка у него пахнет особым сладковатым запахом, она мягкая и, наверное, теплая.
— Ну, как вы, мальчики? — обращается он к ним.
Милан чуть не задохнулся от счастья. Теперь, теперь он ему скажет, все уже вспомнилось. Милан поприветствует его по-русски, то-то он удивится!
Но тут открылись двери, и в кухню ввалилось человек шесть солдат. Кухня сразу наполнилась шумом, говором, солдаты устало расселись кто где: кто на табуретке, кто на лавке, а кто и просто на полу.
— Сюда, сюда идите, — говорит мама и открывает дверь в комнату. — Тут вам будет удобнее!
Она начинает таскать из бункера перины.
— Пришли, такие молодые, бедолаги, усталые. Пусть выспятся как следует.
Солдаты скидывают с себя стеганые ватники, разувают тяжелые солдатские сапоги. Легли, где кто мог. Мама занавесила окна, чтобы свет им не мешал, закрыла дверь.
— Не бойся, мамаша, — говорит тот, который сидит вместе с Эрнестом за столом. Жестами он объясняет ей, что солдаты ничего у нее не возьмут, а если и возьмут, то пусть она ему только скажет.
— А что им взять? — отмахивается Гривкова. — Этот шкаф источенный? Пусть берут, была бы охота. — Опустилась на табуретку, заплакала: — Зачем не дожил до этого дня наш отец, бедняга? Как он вас ждал, как дожидался и не дождался!
Милан толкнул Силу локтем:
— Пошли на улицу, чего нам здесь делать?
Больно, очень больно вспоминать об отце.
Повсюду в деревне слышался мелодичный говор, до сих пор не слыханный, и все же близкий. Стрекотали мотоциклы, дребезжали ведра у колодцев. Несмотря на прохладную погоду, солдаты обливались водой, блаженно фыркали, кряхтели и покрикивали друг на друга.
За Горкой раздавалась автоматная стрельба, ворчливо погромыхивали орудия, злобно взлаивал пулемет. Но это уже было далеко, страшно далеко отсюда. Люди выносили из бункеров узлы и перины, не обращая внимания на стрельбу.
Старый Шишка стоял с красноармейцами, щедро наливал из бутыли, разговаривал с ними по-русски. А солдаты ему: «Папаша, папаша». Похлопывают его по плечу, глядят на бойкого старичка смеющимися глазами.
Посреди кучки женщин стоит старая Мацкова в теплом шерстяном платке. Под мышкой у нее гусак.
— Прибегает мой Филип, — рассказывает она женщинам. — «Мама, говорит, пошли на хутор, сюда сейчас будут бомбы сбрасывать». — «Как же, говорю, я пойду на хутор, если у меня поясницу всю разломило? Останусь я здесь, чему быть, того не миновать». А он не отстает: «Пойдемте да пойдемте, мы вас не бросим здесь одну, ведь мы вам дети. Возьмите, что сможете, и пошли!»
Ну, повязалась я платком и не знаю, что это мне взбрело в голову: подхватила гусака и сунула его под мышку! Пошли мы и попали аккурат в самую сумасшедшую стрельбу. Мины так и свищут, а мы вдоль заборов!