«Филип, сыночек, кричу, ей-богу, не дойти мне до хутора живой!» А он: «Пойдем, уж как-нибудь доберемся». Так и ползла я на коленках с этим гусаком.
Пришли к крестной, та только руками всплеснула: «Боже милостивый, да откуда вы здесь взялись? Ведь мы как раз к вам собираемся». Уложила меня в постель, накрыла периной. «Здесь, говорит, и лежите, пули перья не пробивают, а мы в чулан уйдем».
Только она выбежала — трах, и пыль столбом. Мину бросили. А на меня — хлоп дверь! Сорвало ее с петель и прямо ко мне на постель кинуло. Ну, думаю, вот я и накрылась! Не убила меня мина, убьет меня дверь. Вот так я и спасалась.
— А гусак где же у вас был? — спрашивает одна из женщин со смехом.
— Под постелью. Даже не гагакнул, стервец!
Ребята обошли полдеревни, потом Сила сказал:
— Я пошел домой, мама небось убивается из-за меня, я ее с самого начала фронта не видел.
Милан, переполненный новыми впечатлениями, тоже пошел домой. Может, маме нужно помочь, наверняка она уже ищет его во дворе.
Во дворе было несколько солдат. Они сидели на завалинке, рядом с ними вещмешки. Пара коней, привязанная к яблоне, жевала сено. И в кухне были солдаты. Они околачивались вокруг мамы, которая варила в больших кастрюлях что-то ароматное и жирное. Все уже называют ее «мамой». А она снует среди них и распоряжается не хуже командира.
— Куда пошел? Иди-ка сюда! Воды больше нет, принеси!.. — сует она одному ведро в руки.
— Картошка-то, картошка готова? — спрашивает она второго. — Погоди, дай воду слить…
Мама, хлеба! Мама, молоко есть? Мама, то, мама, это…
А мама ходит среди них, совсем как настоящая родная мать, тому молока нальет, тому хлеба отрежет. Сняла с жердочки в кладовке последний кусок окорока, режет его на доске, делит…
Милан вертится около солдат, слушает, что они говорят, но понимает мало. Он таскает воду из колодца, рубит хворост и повторяет про себя: «Так вот они какие». Ему вспоминаются плакаты, проповеди священника, вспоминается, как он сам представлял себе русских — и ему становится смешно. И грустно тоже, потому что в армию его, скорее всего, не возьмут. Ведь их так много, ой как много, зачем он им нужен?
Прибежала напуганная Грызнарова.
— Пришла на гостей твоих поглядеть, Маргита! — крикнула она матери еще со двора. Вошла в кухню, где за столом сидели несколько солдат и ели жирный, дымящийся паприкаш. — Ого! — удивилась она. — Я-то шутя сказала «гости», а ты их в самом деле принимаешь, как гостей. Да у тебя здесь словно на свадьбе!
— А хоть бы и так! — буркнула мать. — Пусть подкрепятся. Где же еще солдату поесть? Не к матери же ему бегать!
— А ничего у вас не взяли? — шепчет Грызнарова матери на ухо.
Мать качает головой: нет, ничего.
— А у меня взяли. Клубки у меня в сундуке были, ткать мы собираемся. Так вот, недостает у меня теперь клубков, они ведь у меня все на счету.
— Клубки, тетенька? — вмешивается Сила, который не смог долго выдержать без Милана. Заглянул домой, показался матери на глаза и опять объявился здесь. — Видал я тут одного солдата с вашими клубками.
— Ну, ну! А я что говорю? — заликовала Грызнарова. — А где ж ты его видел, Силушка?
— Видел я его. Ей-богу, видел. Он на «катюше» сидел и сновал. «Буду, говорит, ткать до самого Берлина». А я и не знал, что это ваши клубки.
— Уй, вот я тебе сейчас глаза выцарапаю, негодник! — набросилась Грызнарова на Силу.
Но тот не зевал, ловко увернулся и выбежал во двор.
Смеялась Гривкова, смеялся и Милан. Грызнарова, красная от стыда, выскочила, даже не попрощавшись. Гривкова, все еще смеясь, наложила Силе в миску паприкаша.
— На, поешь, неугомонный!
Элегантный черный смокинг, унаследованный от графа, дорого расплачивается за смену владельца. Возможно, черный цвет и хорош для господ, но он явно не подходит для пестрой, богатой приключениями жизни Силы.
Спина и плечи смокинга хранят память о стенах, вдоль которых пробирался Сила; перёд свидетельствует о том, что нынешний обладатель смокинга принципиально вытирает руки только об одежду. Блестящие отвороты украшены звездочками — это подарки новых друзей. Шелковые пуговицы давно отлетели, поэтому Сила подпоясал смокинг бечевкой.
Сила ест и рассказывает последние новости. А их в деревне немало.
Советские офицеры остановились в доме священника. Священник, который давно уже готовился к мученической смерти, пришел утром спрашивать у командира части, можно ли служить мессу.
— Он думал, что его тут же и расстреляют. — У Силы смеется рот, набитый паприкашем, смеются продувные кошачьи глаза. — А командир ему: «Ну что ж, батюшка, делай свою работу!» Так он и не прокатится в лифте и в святые не попадет.