Форфаковы уволокли из замка шкафы. Но потом испугались: что, если шкафы будут искать и найдут у них? Подхватили они эти шкафы и снесли в покойницкую на кладбище. Вся деревня над этим смеется.
Грызнаровы во время грабежа винокурни принесли два ведра чистого спирта, поставили их на завалинку и в суматохе позабыли о них. Приходит сестра Грызнаровой, Мара, посмотреть, чего они награбили. Приходит прямо из коровника, резиновые сапоги все в навозе и грязи. Не захотелось ей таскать грязь в дом. Тут она увидела ведра на завалинке, стала ногами прямо в ведра и вымыла сапоги.
Заходит она в дом и говорит:
— Так я хорошо сапоги отмыла у вас!
— Где ты их мыла? — вскочил старый Грызнар.
— На завалинке, — говорит, — там у вас вода была в старых ведрах, как будто нарочно для меня поставлена.
Грызнаровы так и ахнули.
— Ну, спасибо, напоила ты нас! Ведь это был спирт!
Много новостей в деревне. И хороших, и плохих. Сила рассказывает только веселое, ему не хочется огорчать Гривкову и Милана. Сила вообще терпеть не может, когда люди сильно огорчаются.
Поэтому он не говорит, что перед церковью лежат два русских офицера, накрытые брезентом. Их убило за гумном Форфаковых. Он не говорит, что на кладбище мужики роют братскую могилу для русских солдат, тела которых свозят со всей округи. Люди останавливаются у кладбища и плачут.
Он ни слова не сказал о том, что в доме Гальмовых беда. Гальмова рвет на себе волосы, бьется головой о косяк: Ферку Гальму, одноклассника Милана и Силы, разорвала мина.
Нет, этого Сила не расскажет, ни за что не сможет рассказать. Пусть они узнают об этом от других. Он спешит доесть, чтобы поскорее уйти, вернее, укатить в графском кресле.
28
Милан слушает Силу, смеется, но вдруг он замолкает, кладет ложку, оглядывается. Он заглядывает в комнату, где на лежанке и на постелях спят советские солдаты. Потом в смятении выходит во двор, заглядывает в каждый угол.
Милан ищет Эрнеста.
Ищет его в доме, ищет во дворе, заглянул в сарай, долго стоит на заднем дворе, оглядываясь.
Эрнеста нет нигде.
— Да он ведь в комендатуру ушел, — отвечает мать на его вопрос. — Ушел с этим солдатом, который был у нас в бункере.
Сказала это небрежным тоном, словно речь шла о пустяке. Но Милан так и обмер.
— А что он там делает так долго? — через силу выговаривает он.
— Это уж его забота, что он там делает, — говорит мать. — Не бойся, не потеряется.
Мама спокойна, она совсем не волнуется за него. Но мама ведь не знает того, что знает Милан.
«Арестовали его, — проносится у него в голове. — Узнали, что он сбежал из отряда, конечно, люди уже сказали».
Милан ходит как в тумане. В голове у него один за другим возникают и рушатся планы спасения Эрнеста. Пойти к коменданту и объяснить ему, что Эрнест вовсе не плохой, а несчастный? Если бы не эти никчемные бабы… Узнать, куда его заперли, а потом ночью обмануть часовых и выпустить его? Если он в подвале священникова дома (там есть решетки), нужно тайком передать ему напильник.
Милан взял шапку и собрался уже идти выяснять, что с Эрнестом. И тут до него донесся знакомый родной голос, в котором звучали те же веселые нотки, как когда-то. Услышал и смех, искренний, задушевный, каким умел смеяться только Эрнест.
— Эрнест, Эрнест вернулся! — закричал Милан и кинулся к дверям.
— Ну и что? Совсем сдурел! — заворчала мать, у которой он чуть не выбил из рук соломенную плетенку с мукой.
Эрнест, живой и невредимый, стоял перед домом и смеялся. Он был не один. Вместе с ним пришел советский офицер, на голову выше Эрнеста. На нем была не ушанка, а фуражка с лакированным козырьком, на плечах золотые погоны, грудь увешана медалями и орденами. Они беседовали, как самые лучшие друзья.
— Ты здесь? — воскликнул Эрнест, едва Милан показался в дверях. — Видишь, я гостя привел. А мы как раз говорили о тебе. Иди-ка сюда, покажись.
— Милан? — спросил офицер и подал ему руку. — Ну, здравствуй, герой!
Милан судорожно проглотил слюну, неловко пожал протянутую ему руку. Офицер нагнулся, обнял его за плечи и, улыбаясь, внимательно слушал Эрнеста.
Эрнест говорил по-русски. Получалось не блестяще, ему часто приходилось помогать себе жестами и словацкими словами, которые он выговаривал так, чтобы они были похожи на русские. Но офицер кивал головой в знак того, что понимает. По тому немногому, что Милан понял из этой странной речи, он догадался, что речь идет о нем. О нем говорят что-то очень хорошее: что он, мол, оказал большую помощь партизанам, передавал письма, поручения и был надежным, «неоценительным» помощником. Это Эрнест так сказал: «неоценительным».