Человек заворчал, плюнул. Блеснул луч фонарика, тщательно прикрытого полой распахнутого пальто. Из тьмы вынырнул замок, рука со связкой ключей, на секунду показалось и лицо человека, который ломился в покинутый дом.
— Цифра! — в один голос шепнули Милан и Сила.
Наконец замок поддался. Человек выключил фонарь, железный засов брякнул о кирпичную кладку. Цифра отворил дверь и скрылся в доме.
Что он там ищет? Что ему делать в ночное время в доме старух Пинкусовых?
— Пойдем заглянем, — шепнул Сила и неслышными, кошачьими шагами подкрался к окну.
Милан не шевельнулся. Что-то страшное, отвратительное не давало ступить ногам, приковало их к земле.
Цифра!
До недавних пор Милан почти не знал его, хотя и ходил в один класс с его дочерью Марьянкой.
В Лабудовой Цифра показывался изредка. Он работал в Гарманце на строительстве туннеля, домой наезжал один-два раза в месяц; приезжал он всегда в субботу вечером, а вечером следующего дня выходил из дому с рюкзаком на спине и уезжал поездом на Превидзу.
Но месяц назад он появился в деревне одетый в новенькую гардистскую [3] униформу, с белыми перчатками на руках. Поговаривали, что он бросил прежнюю работу, чтобы стать лагерным надзирателем: осталось, мол, только получить бумаги из Братиславы. Однако бумаги из Братиславы все еще не приходили; Цифра слонялся по деревне и кричал, что он еще наведет здесь порядок. Люди сторонились его, подсмеивались, некоторые даже отплевывались, но так, чтобы он не видел. Милан тоже избегал Цифры, не здоровался с ним при встрече, ухмылялся при виде этой тщедушной фигурки, вырядившейся в черную униформу, и никто не знал, чего ему это стоило.
Ведь за невзрачной фигуркой Цифры он видел ее, Марьянку Цифрову, светловолосую девочку с огромными голубыми глазами и носиком в мелких веснушках. Он видел ее толстые русые косы, туго заплетенные, украшенные бантами. Он видел перед собой Марьяну, ту самую Марьяну, которая совсем, ну ни капельки не соображает в арифметике и всегда так мило краснеет, стоя у доски.
«Глазастая, косастая!» — дразнят Марьяну мальчишки. Но Милану нравятся именно ее большие голубые глаза, чистые, как колодец, обрамленные выгоревшими ленточками русых бровей.
Он избегал Цифры, не здоровался с ним, насмехался над его униформой, но про себя он думал: кто может сказать что-то плохое про Цифру, ну кто? Кого он убил, кого обокрал? Ради Марьяны он оправдывал его в душе, ему не хотелось верить, что отец этой девочки действительно может быть таким подонком, как говорили люди. А вот теперь он убедился, что Цифра и в самом деле мерзавец.
— Роется, — услышал он шепот Силы. — Открыл сундуки и роется. Бертины перины в узел повязал. Фонариком себе светит.
И действительно, Милан увидел, как в двери протискивается Цифра со здоровенным тюком на спине, услышал, как он осторожно, стараясь не шуметь, затворяет двери, навешивает засов.
— Пошли за ним, — сказал Сила, когда Цифра закрыл за собой калитку. — Пойдем, чего стоишь?
Милан опомнился. Пробормотав что-то, он вместе с Силой стал пробираться по гумнам к дому Цифры. Окна в доме были завешены, но сквозь щель, там, где занавеска не доходила до края окна, он видел, как Цифра втащил тяжелый тюк, как он, сопя и утирая пот со лба, сбросил его на лавку. Он видел, как его жена развязала тюк, как она торопливо, сноровисто доставала вещь за вещью, со знанием дела осматривала их и откладывала в сторону. Скатерти, перины, белоснежные простыни громоздились на столе. Цифрова перебирала их, поглаживала, и лицо ее, всегда такое насупленное, постепенно прояснялось.
— Вот видишь, — услышали они голос Цифры, — а ты все недовольна. Скажи, сама скажи, у какой еще хозяйки найдется столько добра в сундуке? А у тебя будет. У тебя есть. Сама посуди, какой еще муж сможет притащить жене столько добра?
Они услышали и ответ его жены:
— Подумаешь, барахло!
Но Цифра только самодовольно усмехнулся в ответ. И Милан понял, что та говорит совсем не то, что думает. Посмотрите только, как она перебирает скатерти, она подносит их к самой лампе, чтобы получше разглядеть вышивку (один глаз у нее всегда немного косил, а теперь она и вовсе свела глаза к носу)!
— Это для Маришки, — услышал он снова голос Цифры. — Для Маришки, для дочки моей. Ни у кого не будет такого приданого, как у нее, ни у кого!
Цифра подошел к жене, поднял руку, ткнул ее в плечо указательным пальцем.
— Чтоб ты отложила для нее все самое лучшее! Самое лучшее, это я тебе говорю. Пусть пользуется, пусть помнит, какой у нее был отец, как он ради нее старался. У моей дочки сундук должен быть полон. Моя дочка будет первой в деревне!