Луна не переставала его удивлять. Посреди ночи его грудь начала болеть каждый раз, когда он смотрел на нее, и он не мог понять, почему. Лютер постоянно тер грудь, пытаясь расслабить мышцу, сжимавшуюся между ребрами. Но, возможно, дело было не в мышце.
Она подошла к нему, сила и уверенность исходили от нее волнами, напоминая ее рыжие кудри, которые за ночь только стали гуще.
— Я хочу подышать воздухом, — пробормотала она.
И она исчезла из толпы.
Он оглядел свою семью и их друзей. Когда они все стали такими скучными? Каждая деталь их одежды была далеко не такой яркой, как волосы Луны. Их слова были слишком тихими и сказанными без пыла. Чем больше он смотрел на них, тем меньше ему нравилось находиться рядом с ними.
Вслед за этой мыслью пришло осознание того, что ему не обязательно быть рядом с ними, если он этого не хочет. И он прекратил это.
Лютер скользил сквозь толпу, словно шел по облаку. Узы и цепи, которые так долго удерживали его на месте, порвались одновременно. Он был освобожден от мучений, освобожден от всех своих обязанностей. Все потому, что одинокая женщина звала его, как мотылька — огонь.
Куда она ушла? Его огневолосая воровка исчезла слишком легко, на его взгляд, хотя он понимал, что ничего не может сделать, чтобы остановить ее. Точно так же она проскользнула в его жизнь. Крадущаяся тень, которая хотела украсть у него, а потом стала довольно важной частью его жизни.
Балкон. Это было единственное известное ему место здесь, где она могла уединиться. Воздух, сказала она. И он мог только предположить, что она там смотрела на звезды, пытаясь успокоить биение сердца.
Лютер вышел на балкон из столовой, и воздух со свистом вылетел из его легких. Он никогда не видел ее при свете звезд, и, может, помогало вино, но он никогда не видел ее такой красивой. С лунными лучами, танцующими на ее плечах и запутавшимися в длинных локонах ее волос, она была похожа на какую-то богиню древности, на которую он наткнулся.
Он хотел упасть к ее ногам.
— Прости, что прерываю, — выдохнул он, закрывая за собой дверь. — Но я понял, что воздух звучал лучше, чем пребывание в душной комнате с моими родственниками еще дольше.
— Почему? — она оглянулась, ее глаза были любопытными, а в ее голосе сквозила расслабленность. — У меня есть свои причины не желать смущать тебя. Но ты из тех людей. Этой жизни.
— То, что я родился в этом, не означает, что это мне все нравится, — Лютер прошел через балкон, остановился рядом с ней. Он уперся руками в перила и посмотрел на звезды, наклонившись, будто не чувствовал, что вся его жизнь перевернулась с ног на голову. — Они все равно не поймут, через что я прошел.
— Пожалуй, так, — она повторила его позу. — Для этого нужна воровка, дочь ведьмы.
Он рассмеялся.
— Видимо, да.
Между ними воцарилась тишина, и, в отличие от комнаты, которую он только что покинул, тишина была приятной. Они не пытались придумать, что еще сказать или как поддержать разговор.
Они смотрели на луну.
Его волк поднял голову и тоже смотрел на светящийся шар его глазами. Счастье, которое он испытал в этот момент, было прекрасной смесью его счастья и счастья зверя. Когда он чувствовал, что существо счастливо? Никогда. Он ненавидел этот осколок луны, а это означало, что он все еще был в ловушке внутри его тела и не мог искать желаемой свободы.
Он почувствовал на себе ее взгляд за мгновение до того, как она задала вопрос:
— Ты что-то чувствуешь, даже когда луна такая?
— Всегда. Она зовет меня, — он кашлянул, затем покачал головой. — Нет, это не совсем так. Я помню, как впервые сидел в церкви, когда был мальчиком, и священник все время говорил о том, что Бог — это чувство. Его можно почувствовать, когда находишься в святых местах или где-то еще. Даже будучи ребенком, я не думал, что когда-нибудь смогу почувствовать Бога. Пока я не посмотрел на луну, и тогда я это почувствовал.
Он не знал, как объяснить это иначе. Он коснулся рукой груди, прямо над сердцем. Вот где он чувствовал это тогда и где чувствовал эту силу даже сейчас. Натяжение. Ощущение, что он не один и что он совершенен таким, какой он есть.
Почему она ничего не сказала?
Он оглянулся и увидел, что она смотрит на луну с любопытством. Как будто она отчаянно пыталась почувствовать то же, что и он.
— Моя мать поклонялась богине Луны. Она назвала ее Керидвен, хотя некоторые люди думают, что богиня — это белая свинья, а не луна.
— А сейчас? — он хотел узнать больше. Он хотел знать все о ее жизни до всего этого. — Ты сказала, твоя мать была язычницей?
— Потомок древних кельтов. Она следовала старым обычаям, хотя многие хотели ее за это повесить, — она пожала плечами. — И они это сделали. Я даже не смогла ее увидеть, ее забрали. Все, что осталось, это письмо, которое она написала, пока они стучали в ее дверь. Она отправила меня в лес за грибами. Я вернулась в дом, который был разобран на части, и нашла письмо, спрятанное под половицей, с мешком еды, чтобы сохранить мне жизнь.