Она подозрительно выгибает бровь:
— И ты думаешь, что уже на ногах?
Чувство, которое я не могу назвать — что-то, что заставляет меня чувствовать себя лжецом, зарождается во мне. В конце концов, всего пять месяцев назад меня тошнило на брусчатку Косого переулка под палящим послеполуденным солнцем.
— Думаю, да.
Выпрямив спину, она скромно потягивает вино из бокала. От моего взгляда не ускользают все детали, которые бы свели мою мать с ума. Она сидит слишком далеко и держит свой бокал за чашу, а не за ножку — не говоря уже о том, что она закинула ногу на ногу, вместо того, чтобы аккуратно скрестить лодыжки.
Так или иначе, начало диалога заставляет меня чувствовать себя немного лучше.
— И что ты планируешь делать? — спрашивает она, опуская бокал на стойку.
— Возвратиться в «Малфой Энтерпрайзис», — вижу на её лице беспокойство и быстро продолжаю. — Сейчас наше имя выставлено не в лучшем свете; я собираюсь изменить это. Я хочу переделать всё и избавиться от каждого старого ублюдка, который не будет согласен со мной. Это моя компания.
Пришло время, и я, наконец, разделываю чёртову курицу.
Мы ковыряемся в наших тарелках — оба слишком нервничаем, чтобы есть. То, как загораются её глаза, когда она говорит о «Флориш и Блоттс», разрушает меня. Надеюсь, когда-нибудь я буду выглядеть так же, рассказывая о «Малфой Энтерпрайзис», хотя сильно в этом сомневаюсь.
— Вопрос в том, — пригубив второй бокал вина, хихикает она, — добавлю ли я своё имя в название?
— «Флориш и Блоттс и Грейнджер»? — пробую я, и её лицо морщится.
— Это нелепо, — смеётся она.
— Ну так совсем измени название, — пожимаю плечами я, изучая лёгкий блеск от вина в её глазах. Мне нравится смотреть на неё в слегка опьянённом состоянии. Как и в любом другом.
Она усмехается, театрально закатывая глаза:
— Я не могу ничего изменить. Магазину пятьсот лет!
— Но с тобой ему ноль лет, а он твой. Если я чему и научился за последний год, так это тому, что мы ничем не обязаны предыдущим поколениям, — губы сжимаются в тонкую линию.
Неожиданная тяжесть поднимается в воздухе между нами.
Грейнджер жадно вдыхает, глядя на меня.
— Ты придёшь на следующей неделе?
— На следующей неделе?
— На Бал Победы. Это будет годовщина нашей…
Я обрываю её:
— О… Знаешь, это не очень хорошая идея. Пожиратель смерти, всё такое, — глухо смеюсь и потягиваю воду, уповая на то, что она вмиг превратится огневиски и облегчит напряжение.
Ёрзая на стуле, она нервно вздыхает:
— Я подумала, может, ты пойдёшь со мной? Ну, это может выглядеть как свидание, но это не обязательно должно быть им. Просто… я подумала, что мы могли бы пойти вместе.
Румянец заливает её щёки, и всё, что я хочу, это, чёрт возьми, сказать «да». Но слова не приходят, и я чувствую, что для этого есть причина.
Она избегает моего взгляда.
— Мне будут вручать дурацкую награду, и я так нервничаю из-за этого. Кто вообще принимает награды за что-то подобное, — говорит она, напряжённо смеясь.
Гермиона нервно начинает трогать всё, до чего может дотянуться, и я снова замечаю, как напрягается жила на её шее; теперь она бешено бьётся. Мне хочется сказать, чтобы она прижала два пальца к этому месту, чтобы облегчить пульсацию…
— Я… Я не могу, Грейнджер, — качаю головой, глядя на свою тарелку с недоеденной едой, и чувствую, как во мне поднимается волна эмоций. — Я не могу туда вернуться.
— Это может быть весело, — пытается она. — Я имею в виду… Мы были бы там вместе… и было бы просто здорово быть рядом с…
— Я просто не могу, — выпаливаю я. Паника обрушивается на мои плечи. Безжалостно — как будто я пытаюсь встать под водопад, который хочет затащить меня под воду.
Её хмурое лицо, словно нож в сердце; и я прерывисто выдыхаю, когда она бросает салфетку на тарелку.
Я снова разочаровываю её, хоть и поклялся, что этого больше никогда не случится. Но я не понимаю, как я должен войти в Большой зал под руку с девушкой—героиней в качестве спутницы.
Как будто не я почти убил Дамблдора. Как будто не я дезертировал в последнюю минуту. Как будто не я стал причиной смерти матери.
Я не могу быть тем, кем она хочет меня видеть.
— Я понимаю, — лжёт она, и её лицо краснеет от смущения. Она бросает взгляд на часы, которые противно тикают на стене, и откашливается. — Я действительно должна идти. У меня завтра очень важный день. Но мы ещё увидимся?
Встав, она направляется к моей двери, подхватывает плащ и набрасывает его на плечи.
Просто так. Всё рухнуло и сгорело. Потому что я ничего не мог для неё сделать.
Что, чёрт возьми, со мной не так?
— Спасибо, что пришла, — мямлю я, глядя себе под ноги.
— Спасибо за ужин. Было весело, — ещё одна ложь.
Она приподнимается на цыпочки и касается губами моей щеки, прежде чем быстро развернуться к двери и выйти, не оглядываясь.
Я бьюсь лбом о закрытую дверь. Осознание обрушивается на меня.
Я снова всё испортил.
Комментарий к 25. Крепость
Кульминация не за горами, ребята.
К следующей главе лучше запастись платочками. На всякий случай, вдруг понадобятся)
========== 26. Невозможное ==========
Tell them all I know now
Shout it from the rooftops
Write it on the skyline
All we had is gone now
Tell them I was happy
And my heart is broken
All my scars are open
Tell them all I hoped would be impossible
Impossible
James Arthur (originally by Shontelle) — Impossible
***
Солнце бьёт в окно «Грязного молота», нагревая моё любимое место до раскалённого состояния. Стянув с себя джемпер, я бросаю его на сиденье напротив, достаю ручку из переплёта блокнота и продолжаю выводить слова, которые крутятся у меня в голове.
Я не видел Грейнджер с нашего отвратительного ужина.
Нет, я заходил в книжный магазин, но она носилась со своей будущей бывшей начальницей и на бегу с вежливой улыбкой торопливо сказала, что скоро напишет мне.
Эта ситуация, в которой мы оказались, сбивает с толку. Я не знаю, насколько далеко я могу зайти, и всё ещё слишком напуган, чтобы спросить. Пытаясь отвлечься от её вежливого снисходительного пренебрежения, сосредотачиваюсь на словах, появляющихся на листе передо мной.
Я, конечно, не поэт, но кое-какие стихи рождаются. Слова пришли в голову, когда я уставился на деревянную дверь после того, как Грейнджер внезапно ретировалась с нашего ужина. И теперь, когда я обрёл свою музу, кажется, она неустанно пытается заставить меня излить на бумагу слова, застрявшие в черепе.
Запястье устало от писанины, но я не останавливаюсь, пока кто-то не садится в кресло напротив. Напряжение расползается по моим плечам, и я поднимаю глаза, ожидая увидеть девушку из-за стойки; но это Джон, парень с вечера открытого микрофона.
— Над чем работаешь? — спрашивает он с весёлой улыбкой, кивая на мой теперь уже закрытый блокнот.
Я несколько раз моргаю, пытаясь собрать мысли в кучу.
— Ни над чем.
Его улыбка становится почти сочувственной.
— Ну, конечно, очень похоже. Почему бы тебе не почитать на следующем вечере?
А? Так просто, да? Почему бы мне также не разрезать ножом живот и не выставить свои внутренности на всеобщее обозрение?
— Не в моём стиле, — говорю я, сжав губы в тонкую линию.
Джон, задумывается, устремив взгляд в мои глаза, и, наклоняясь вперёд, он говорит:
— Я тебя не знаю. Но и знаю, кажется. И если ты хоть немного похож на меня, тебе стоит попробовать. Я буду здесь, если решишься.
Его тяжёлый и почти навязчивый взгляд заставляет меня немного нервничать. Но теперь, когда Бреннер разрушил мои стены, я не обороняюсь.
— Я не могу поделиться этим, — сглатываю, и внезапно слова в блокноте приобретают новый вес.
— Я понимаю, — соглашается он. — Но мне это помогло. Это просто слова на бумаге, пока ты не вдохнёшь в них жизнь, — его губы кривятся в понимающей ухмылке, — Позади тебя висит список. Буду рад, если впишешься, — его ухмылка становится шире, и я не могу не задаться вопросом, как маглы демонстрируют такое слепое дружелюбие — очевидно, они никогда не встречались с Люциусом Малфоем.