Тишину прервал негромкий стук. Потом из-за двери донёсся голос — не такой, как у Кирито, но с похожими интонациями.
— …Сугу, можно?
— Нет!!! Не открывай! — вырвалось у неё. — Дай мне побыть одной… немножко…
— Что с тобой, Сугу? Я тоже удивился, но… — с непониманием в голосе произнёс Кадзуто. — Если ты злишься, что я снова надел Нейрошлем, я прошу прощения. Но это было абсолютно необходимо.
— Да нет, не то совсем.
Внезапно её захлестнул поток эмоций. Сугуха спрыгнула с кровати и подошла к двери.
Повернула ручку, потянула, и дверь открылась. В коридоре стоял Кадзуто и смотрел на неё глазами, полными тревоги.
— Я… я…
И наконец её чувства хлынули наружу вместе со слезами.
— Я… предала саму себя. Я предала свою любовь к братику.
Наконец-то она произнесла слово «любовь», стоя лицом к лицу с любимым человеком; и словно ножи пронзили ей грудь, горло и губы. Превозмогая обжигающую боль, она хриплым голосом продолжила:
— Я забуду всё, я сдаюсь, я буду любить Кирито-куна — так я думала. Нет, уже любила. И всё равно… хотя…
— Что…
Несколько секунд Кадзуто стоял в полной растерянности, затем прошептал:
— Любовь… ко мне… Но мы же…
— Я знаю.
— …Что?..
— Я уже всё знаю.
«Нельзя», — мелькнуло у неё в голове. Но и остановиться Сугуха тоже уже не могла. Взглядом, в котором кипели все её чувства, она смотрела на Кадзуто и продолжала говорить дрожащими губами.
— Я и братик — неродные. Я уже два года знаю!!!
Нельзя. Она ведь сама попросила маму не рассказывать пока Кадзуто, что она знает правду, и вовсе не для того, чтобы выпалить это вот так, под напором эмоций. Она считала, что ей нужно как следует, не спеша обдумать, что значит для неё эта правда.
— Братик, ты ведь поэтому бросил кэндо и начал меня избегать — потому что ты уже тогда всё знал, да? Держал дистанцию, потому что я тебе неродная, да? Ну почему же ты тогда сейчас так добр ко мне!!!
Сколько бы она ни твердила себе мысленно «нельзя», удерживать слова она больше не могла. Голос Сугухи гулко звучал в прохладном воздухе коридора, и чёрные глаза Кадзуто постепенно теряли всякое выражение.
— Я… я была так счастлива, когда братик вернулся из SAO. Я радовалась, что между нами все опять стало как тогда, в детстве. Наконец-то ты стал на меня смотреть… я так думала.
Тут она не выдержала, и слёзы хлынули у неё по щекам. Сугуха порывистыми движениями вытерла глаза и изо всех сил выжала голос из лёгких.
— …Но… если бы я знала, что так всё получится, может, было бы лучше, если бы братик остался ко мне равнодушным. Тогда я бы и не узнала, что люблю братика… и мне не стало бы так плохо, когда я узнала про Асуну-сан… и мне не пришлось бы влюбляться в Кирито-куна, чтобы заменить тебя!!!
От этого выкрика Кадзуто слегка расширил глаза и весь напрягся. Время словно остановилось; однако несколько секунд спустя лицо Кадзуто дрогнуло, он опустил голову и произнёс одно-единственное слово:
— …Прости…
С самого своего пробуждения два месяца назад Кадзуто смотрел на Сугуху глазами, сияющими мягким светом заботы. Сейчас, однако, этот свет угас, в глазах осталась лишь глубокая тьма. Сугуху наполнила страшная боль, её сердце словно взрезало ножом раскаяния.
— …Просто дай мне побыть одной.
Ей сейчас даже видеть его не хотелось, вообще. Шатаясь под тяжестью вины и презрения к себе, Сугуха захлопнула дверь и попятилась, словно убегая. Её пятка наткнулась на кровать, и Сугуха откинулась навзничь, как упала.
Сугуха свернулась в комок, плечи её задрожали, всё тело сотряслось от всхлипов. Потом опять потекли слёзы — впитывались в белую простыню и оставляли на ней пятна.
После того как дверь передо мной закрылась, я стоял ещё какое-то время.
Потом развернулся и, прислонившись спиной к двери, соскользнул на пол.
Обвинение Сугухи, что я отдалился от неё, потому что она была мне не родной сестрёнкой, было не очень далеко от истины. Однако я обнаружил, что записи о моей семье в Юки-нете стёрты, и расспросил родителей, когда мне было уже десять лет. Так что меньше общаться с Сугухой я стал без какой-то особой причины.
В то время я перестал понимать дистанцию между собой и другими людьми.
Я совершенно не помнил своих настоящих родителей. Минэтака и Мидори Киригая рассказали мне правду, но их любовь ко мне не изменилась, и потому никаких моральных потрясений не было. И тем не менее во мне укоренилось и проросло странное чувство.
Каждый раз, общаясь с кем-то, я как будто спрашивал себя: кто этот человек? Как бы долго я ни знал его, как бы много я ни знал о нём — даже если это был член моей семьи — всё равно время от времени я задавал себе эти вопросы. Кто этот человек на самом деле? Знаю ли я его на самом деле?